Фауст
Шрифт:
Лютер и Вир не могли не знать о похожем сюжете из Библии. Во время спора с книжниками и фарисеями на горе Елеонской Иисус бросил своим оппонентам: «Ваш отец диавол; и вы хотите исполнять похоти отца вашего» (Ин., 8: 44). Утверждение о том, что Фауст называл себя «куманьком» (или шурином) дьявола – лишь риторическая формула, необходимая, чтобы вывести его образ в чёрных тонах. Но из этого логически следовало, что Фауст связан с Князем Тьмы теснейшими узами и, по сути, состоит с ним в родстве.
Однако слова Лютера допускают и другую интерпретацию. Фраза Лютера «welcher den Teufel seinen schwoger hies» (нем. «чьим кумом был дьявол») могла также означать, что дьявол был наставником Фауста, то есть одним из тех, кто направлял его действия. Слово Schwoger – или обычно Schwager – может
В результате смерти клиентов и вероятных покровителей, таких как Георг III и фон Зиккинген, и умножения числа религиозных фанатиков вроде Тритемия, Муциана и доктора Клинге, возобладало негативное восприятие личности Фауста. Гуманисты отступили под напором фанатиков. Когда Рейхлин предстал перед инквизицией по обвинению в популяризации еврейского языка, Лютер в своих речах с пеной у рта обрушивался на евреев. Реформация мало-помалу душила Возрождение.
Усиливавшееся неприятие Фауста протестантами могло повлиять на его решение отправиться на юг. Интересно, что услугами мага всегда пользовались или католические священники, например Георг III, а также, возможно, фон Вид и фон Вальдек, или знатные гуманисты – такие как фон Зиккинген и Филипп фон Гуттен. Впрочем, если верить Гасту, в городе Базеле, совсем не чуждом реформаторской мысли, Фаусту оказали вполне дружелюбный приём. Несмотря на то что Ульрих Вюртембергский разорил когда-то приютивший мага Маульбронн, Фауст, судя по истории в Ликсхайме, не отказался от услуг монастырей. Более поздние свидетельства указывают, что своё последнее убежище Фауст нашёл далеко в горах Шварцвальда, в Швабии.
19. Расплата за грех (1537–1538?)
«У немцев есть пословица: пусть чародей имеет всё, что он хочет, но придёт день, когда за него самого не дадут и пенса; именно так случилось с доктором Фаустом, во всём полагавшимся на дьявола» (P.F.){393}.
С приближением неизбежного финала Фауст из легенды нашёл успокоение в женщинах, точнее в одной женщине. Его похоть не удовлетворялась обществом «бесовских наложниц», но их смогла превзойти одна женщина. Если верить «народной книге», на 23-м году договора Фауст вызвал Елену Троянскую, сделав её своей женой. Какой могла стать плата за его грехи? Фауст получил всё, чего хотел: богатство и самую прекрасную из женщин. За грехи ему полагалось то же, что и всем нам: смерть (Рим., 6: 23).
В XVI веке мужчины смотрели на женщину как на ведьмин котёл, внутри которого кипели страх и желание. Лучше всего это показано в произведениях искусства того периода. Иероним Босх (1450–1516) запечатлел сотворение женщины на большом полотне, отображавшем события от падения Люцифера и восставших с ним ангелов до изгнания Адама и Евы из Эдемского сада; Люцифер пал из-за человека, а человек пал из-за женщины. Ганс Бальдунг, прозванный Грин (ок. 1484–1545), изобразил две противоположности, страсть и отвращение, в своей картине «Три возраста женщины и смерть». Картина была закончена в 1510 году; в том же году художник создал знаменитую гравюру «Шабаш ведьм», а позднее – гравюры «Ева, змея и смерть» (ок. 1520–1525) и «Смерть и девушка» (1518–1520). Нравственный посыл этих работ: показать тщетность земного существования, его мимолётный характер: с одной стороны, красота женщины, с другой – уготованная всем нам маска смерти.
В исторических документах не содержится данных, что у Фауста была жена или любовница – за исключением курьёзного предположения о том, что сам дьявол приходился ему родственником по женской линии. Впрочем, это предположение как-то не вяжется с частыми обвинениями в содомии. Обе идеи банальны и так же нелепы, как и все прочие обвинения из списанного на свалку репертуара XVI века. Легенда сама отвечает на этот вопрос. В пьесе Марло Фауст требует у Мефистофеля: «Достань мне жену, самую красивую девушку в Германии; я распутен и похотлив и не могу быть без жены»{394}. В «народной книге» Фауст не мог жениться.
Снова возобладали доводы религии. В «народной книге» мы видим строки, представляющие инверсию протестантской идеи о том, что каждый мужчина должен жениться, чтобы разрушить идеал католического целибата – образ неженатого священника. Вполне очевидно, что нацеленная против Рима риторика исходила из уст дьявола, принявшего образ монаха. В своё время Фауст наверняка слышал такие речи. Он мог прочитать вышедшее в 1522 году сочинение Иоганна Эберлина фон Гюнцбурга (1465–1530) с необычайно длинным названием «О том, насколько это опасно, если у священника нет жены. А также о том, сколь нехристианскими и вредными для общего блага оказываются те, кто не позволяет священникам связывать себя узами брака». Фауст также мог стать объектом нападок какого-либо проповедника, например Андреаса Осиандера из Нюрнберга, в 1533 году наставлявшего детскую аудиторию такими словами: «Поэтому, мои дорогие чада, не нужно думать, будто вы вольны принимать решение жениться или не жениться… Потому, что Бог приказал, что все мы должны жениться»{396}.
Критическое отношение к католицизму подчёркивалось тем, что «народная книга» о Фаусте изображала Мефистофеля в монашеском одеянии. Реформатор Урбан Регий (1489–1541) всюду твердил: «Любой монах – тайный или явный развратник»{397}. Святой престол называли «вавилонской блудницей». Просвещённый Эразм также выступал в защиту христианского брака, но не с радикальных, а скорее – с полемических позиций: для него женитьба была актом, предписанным свыше, но противоречащим монашескому обету.
Однако за супружеские узы выступали не только лютеране. Изучив многочисленные полемические издания XVI века, вышедшие в Германии, мы обнаружим, что не только протестантские, но и католические писатели считали семью основой социального миропорядка, связывая происхождение религиозных и политических кризисов с разрушением устоев семьи и брака{398}. Таким образом, холостое положение Фауста было ещё одним вызовом общественному порядку. Это ещё больше отдаляло его от других людей. Особый статус Фауста лишний раз подчёркивался выбором особой любовницы. Насладившись радостью обладания гаремом из «дьявольских наложниц», Фауст из легенды возжелал чего-то более утончённого: «Он пожелал взять в наложницы прекрасную Елену Греческую»{399}.
Мефистофель делает ему это одолжение, ведь никто из них не говорил о женитьбе, и Фауст теряет голову: «Прекрасная Елена, дай изведать бессмертие в одном твоем лобзанье!» (Марло, перевод Н.Н. Амосовой). Насколько можно судить, Елена Троянская ответила на его чувства и, по выражению из «народной книги», «в положенный срок принесла ребёнка»{400}. Родившийся сын был наделён интуицией и способностью угадывать будущее, и Фауст назвал его «Иустом Фаустом».
Елена предстаёт в классическом образе Евы, чей лик не только «тысячи судов гнал в дальний путь», но и заставил Гектора и Ахиллеса, тех, кто «башни Илиона безверхие сжег некогда дотла», начать войну, охватившую весь античный мир (Марло, перевод Н.Н. Амосовой). Образ Елены также символизировал разрыв семейных отношений. Елена была замужем за царём Спарты Менелаем, но сбежала от мужа после того, как её соблазнил Парис, сын троянского царя. В мифе о Елене Прекрасной присутствовала даже тема яблока (яблока раздора): вначале Парису предлагают решить, кто из богинь прекраснее: Гера, Афина или Афродита, и он вручает победительнице (Афродите) золотое яблоко.
Отношения Елены и Фауста не особенно занимали составителя «народной книги». Елена появляется, они с Фаустом (или, по крайней мере, Фауст) влюбляются, у них рождается сын – вот, собственно, и весь сказ. Тем не менее у Елены совершенно особая роль. Она появляется в то время, когда Фауст уже овладел всеми знаниями мира, обрёл все богатства, какие только желал, – и Елена оказывается последним трофеем. Скромница Гретхен из поэмы Гёте – бледная тень экзотической античной царицы. Поскольку в Германии XVI века смерть ассоциировалась с образом женщины, Елена была знаком приближающегося конца. Там, где дева, там и смерть.