Фаворит. Том 1. Его императрица
Шрифт:
– - Вы разве готовитесь в комедианты для балагана?
– - Нет, в митрополиты, -- ответил ему Потемкин...
С этими словами он покинул пансион. Ни генерал-поручик Загряжский, ни президент Кисловский ничего не могли с ним поделать. Потемкин днями просиживал с дворнею на кухнях, слушал сказки бабок-ведуний, гонял голубей на крышах или (с явной придурью) становился на запятки дядиной кареты, вроде выездного лакея. А по ночам прокрадывался в кабинет Кисловского, где читал, засыпая под утро на биллиарде. Скоро он настолько привык к зеленому сукну, что уже пренебрегал постелью, и Кисловский сказал жене:
– - Оставим урода.
Потемкин надевал нагольный тулупчик, слонялся по Москве, пропадая в Обжорных рядах, юрко мельтешил в толпе приказных, пока кривые дороги безделья не привели его в церковь святого Дионисия в переулке Леонтьевском -- он сделался певчим! И когда в пасхальную ночь храм озарило теплыми огнями, Григорий Потемкин вступил в согласие хора -- душевно и хорошо. Под серебряный купол церкви поплыл чистый, как ручей, голос смоленского парня...
После заутрени один вельможа обратил на голос Потемкина особое внимание и спрашивал настоятеля храма:
– - Где вы столь утешного певчего раздобыли?
– - Сам пришел. Дворянин смоленский.
– - А служит ли где?
– - Да нет. Баклуши на Москве бьет...
В мае 1755 года Потемкин был записан в Конную гвардию -рейтаром. Иначе говоря, рядовым солдатом кавалерии.
Это был год, значительный для России!
Зимою маменька навестила сынка в Москве, и Григорию было стыдно за убожество ее. Садилась она в дверях покоев обеденных, проверяя у лакеев, какие объедки после гостей на кухни выносят. И что на тарелках оставалось, все поглощала с завидною жадностью, а фруктаж редкостный (будь то корки апельсинов или ананасов) совала в прорехи платья, точно цыганка-побирушка. За такое поведение Кисловские прозвали ее "смоленская тетушка -сливная лохань"... Дарья Васильевна поведала сыну, что старшую дочь Марью выдала за капитана армии Николашу Самойлова, человек он нраву трезвого и жену содержит исправно. А к Марфиньке уже подлаживается Васенька Энгельгардт -- соседский, из шляхты смоленской.
– - Вот ужо, даст Бог, -- уповала вдова, -- и других дщериц по мужним рукам распихаю... А ты-то как, сердешный мой?
– - Да я, маменька, все думаю. Живу и думаю...
– - Чего же думать тебе, ежели сыт, обут и одет? Тут и думать не стоит, а надобно в домах бывать свойских и заранее для себя богатеньку невестушку приискивать...
Потемкину было уже 15 лет. Зима трещала за окнами -морозная, солнечная, снегу навалило -- душа радовалась. В доме Загряжских на Моховой собрались вечером родственники, стали обсуждать новый указ царицы. Генерал-поручик сам и зачитывал по бумаге:
– - "Великое число у помещиков на дорогом содержании учителей, из которых большая часть учить не могут". Верно -- не могут! Чту далее: "Принимают и таковых иноземцев, кои лакеями, парикмахерами и другими подобными ремеслами всю жизнь свою препровождали". Ишь как!– - заметил генерал.– - Тут истинно матушкой-государыней подмечено... Ну, побреду далее: "А таковые в учениях недостатки реченным установлением исправлены будут, и желаемая польза надежно чрез скорое время плоды свои произведет..."
Все притихли. Ясно же и так, что корпуса кадетские (Сухопутный и Морской) в чины офицерские выводили, а где дворянину науки постичь? А где разночинцу себя образовать?–
Дарья Васильевна, указа не осилив, спрашивала:
– - Никак, снова война с турками будет?
Ей растолковали: в "реченном установлении"
– - Вот Гришку твоего и надо бы в университет!
– - А что это такое?
– - Заведение.
– - Так в заведения пить ходят, там воров много.
– - Ты питейное с наукой не путай. Университеты издавна в образованных странах имеются, как извечные питалища юности нравами добрыми и вкусами здоровыми... Чего ж тут не понять?
Перед сном мать сказала сыну:
– - Тебя в новое питалище определять задумали. От казны здорово и вкусно кормить станут. Ты держись за это место. Не проворонь. Сам ведаешь, что мы с тобой бедные -- чужим столом сыты...
Потемкин отмахнулся с небрежностью:
– - Ах, маменька, мне все равно, где питаться...
Место для университета подобрали у Курятных ворот Китайгорода, где расположились Главная аптека и буйная остерия "Казанка", куда в годы минувшие сам Петр I заглядывал, чтобы перцовой ахнуть и закусить грибками. Трактир этот разломали, а пьяниц выгнали. На старой почве поселялась новая жизнь.
4. ОЧАРОВАНИЕ ЮНОСТИ
Настал день открытия Московского университета...
Отмолясь перед иконою Казанской богоматери, воспрянули все те, кто билеты имел пригласительные, и дружным скопом подвигнулись в залы актовые, где читано им было с кафедр четыре речи о пользе научной. Потемкину пришлась по сердцу первая, прочтенная магистром Антоном Барсовым на языке русском. А потом пошли читать на латыни и французском, отчего рейтар Конной гвардии вежливо поскучал. Последним выбрался на кафедру Иоганн Литке -- с речью немецкой...
В ряду гимназическом, ряду дворянском, стоял подле Потемкина отрок-увалень (губы толстые, а глаза смешливые).
– - У-у, ферфлюхтер вредный, -- шепнул ему Гриша.
– - Никак, ты меня эдак?– - оторопел отрок.
– - Не тебя, а Литке...
Сидели в креслах дамы знатные и персоны значительные, толпились, ко всему внимательные, родители, по стеночке жалось купечество именитое, терзаясь мучительно: "Как бы нас теперича на эту вот штуку налогом новым не обклали..." И был стол пиршественный, и была иллюминация великая. Потемкин поглазеть на чудеса любил, а потому все, что показывали, разглядел. В огнях изображен был Парнас, там Минерва восхваляла императрицу России, а младенцы многие (сиречь купидоны шустрые) упражнялись в науках. Один из них, славе потворствуя, чертил в небесах имя фаворита Шувалова, а скромный ученик с книгою восходил к престолу Минервы, которая приличным жестом одобряла его похвальное поведение. Истина повергала символы зависти и невежества. Младенец ломал ветвь пальмовую, показывая студентам венцы лавровые и медали наградные, которые, вестимо, получат лишь преуспевающие в науках.
Кто-то тронул Потемкина за рукав кафтана -- это был толстый отрок-увалень, который назвался Денисом Фонвизиным:
– - Шувалов, яко куратор наш, гостям конфеты со стола царицы прислал. А вот и приятель мой -- Яшка Булгаков... люби его.
Булгаков был Фонвизину под стать -- тоже упитанный недоросль. Сообща решили идти наверх, чтобы конфет себе раздобыть. В их компанию сразу же ввинтился четвертый малый -совсем тощий, обтрепанный, вида захудалого, по имени Васька Рубан:
– - Господа благородные, сколь живу, а про конфеты только слыхивал, но видеть не доводилось... Посмотреть на них дадите?