Фаворит. Том 1. Его императрица
Шрифт:
– - Вы еще не закоченели там?
– - Гони дальше, -- отвечали Орловы, потирая уши.
От Смольной деревни сани вывернули в Конногвардейскую слободу, из-под заборов сонно пробрехали сторожевые псы. Неожиданно Алехан тронул императрицу за воротник шубы:
– - Эвона дом твоего камер-юнкера.
– - Какого?
– - Потемкина...
Она дернула Никиту за кушак, чтобы остановился.
– - Проведайте его, -- наказала братьям.
Орловым не хотелось:
– - Да спит он. Время позднее.
– -
Под грузным шагом богатырей надсадно скрипел снег. С крыльца толкнули двери -- заперты. Стали барабанить -- не отпирают. Алехан плечом своротил двери с запоров. Братьев поразила запустелая нежиль в комнатах. Одинокие свечи горели в поставцах.
– - Эй, кто тут живой? Отзовись...
В белой рубахе до пят явился старец с распятием на шее. До пояса свисала борода, а один глаз закрывала неопрятная тряпица. Орловы даже испугались:
– - Гришка, что ли? Неужели ты?
– - Я, -- отвечал Потемкин.
Алехан сорвал с его лба повязку:
– - Э-е, брат, да ты и впрямь окривел...
Куртизаны потоптались, не зная что сказать.
– - А мы не одни: матушка-государыня в санках осталась, ждет. О тебе спрашивала. Не хочешь ли повидать ее?
– - Уезжайте все, -- внятно отвечал Потемкин.
Братья ушли. Екатерина спросила их:
– - А где же мой камер-юнкер?
– - Не вытащить! Глаза у него, правда, нет...
Они снова запрыгнули на запятки. Екатерина выбралась из саней. Орловы, переглянувшись, разом ощутили, что в ней копится небывалое напряжение-нервов, чувств, мыслей, смятения... Сделав шаг в сторону дома Потемкина, остановилась. Посмотрела наверх -- на звезды. И, глубоко вздохнув, вернулась к своим.
– - Трогай, -- сказала, упрятав нос в муфту.
Кавалергардские кони печатали лед копытами. Латы сверкали при лунном свете. Деревья, осыпанные инеем, были прекрасны в эту ночь, как драгоценные кубки... Екатерина до самого Зимнего дворца не проронила ни единого слова.
ЗАНАВЕС
Над Архангельском слышался суховатый треск -- в небе разыгралось полярное сияние. Прошка Курносов, топором за день намахавшись, вечерами постигал науку конторскую -- чертежи делал, бухгалтерией занимался исправно. Он любил такие уютные часы, любил слушать дядю Хрисанфа:
– - А вот еще Иосиф Флавий писал о кораблях, бравших на борт по тыще воинов с грузом -- где нонеча суда такие? Калигула плавал на дворцах-кораблях с бассейнами для купания и водопроводом, какого не то что в Соломбале, но даже в Питерсбурхе еще не устроили... Да-а, многие тайны нашего дела утеряны!
В один из вечеров дядя чаю ему налил:
– - Разрешаю и сахарком угоститься... Слышь ты! Скоро шестнадцать тебе. Годы таковы, что пора о чине думать. В нашем осударстве человек без чина -- место свято, но пусто. Даже дворян бесчинных "недорослями" прозывают. Выходи-ка
Прошка, чай оставив, брякнулся на колени.
– - Пойдешь за обозом с трескою. Валенки кожею подстегни. Три рубля -- на тебе. В тулупчике не замерзнешь. Да готовальню не забудь...
Громадные мерзлые рыбины, раскрыв рты и выпучив глаза, поехали в парадиз империи, дабы исчезнуть в кастрюльках и на сковородках с кипящим маслом. Грея у сердца готовальню, шагал Прошка за санями. Древний Онежский тракт уводил в чащобы, редко где продымит деревенька, из скитов набегали дремучие отшельники -- ловко и опытно воровали с возов рыбу. Лишь за Каргополем тракт оживился; попался едущий барин, спешивший в родовое поместье (начиналась подневольная крепостная Россия, какой Прошка не знал в свободном Поморье). Ближе к весне приехали в Петербург; обоз с рыбою растекся по рынкам столичным. Прошка отыскал Катасонова; корабельщик был в черном английском сюртуке, голову его утеплял короткий парик мастерового.
– - Не до тебя мне сейчас, -- сказал он парню.– - Если хочешь, так пошли вместе хоронить славу нашу.
– - А кто помер-то?
– - Ломоносов...
Прошку затолкали в громадной толпе, двигавшейся к Невской лавре. Кого здесь только не было! В ряд с сенаторами шли студенты академические, именитое купечество и нищие, врачи и архитекторы, скульпторы и актеры, адъюнкты и архиереи, -казалось, толпа эта вобрала в себя все сословия, все таланты, все бездарности, все самое светлое и все самое темное.
Шли за гробом Ломоносова лучшие друзья его.
Притихли, несчастные!
Шли за гробом Ломоносова злостные враги его.
Рыдали, счастливые!
Прошка на всю жизнь запомнил: когда стали зарывать могилу, кто-то вдруг начал метать в нее горсти цветного бисера... Катасонов как вернулись с кладбища, так и запил горькую. Прошка не волновался: коли пьет, так надо. На третий день, проспавшись, майор сказал:
– - Сбирайся. Явлю начальству нашему... Ты к сроку приехал, парень: ныне корабли строят поспешно.
На саночках в одну лошадку добрались до Адмиралтейства, которым управлял генерал-майор флота Голенищев-КутузовСредний.
– - А почему он средний-то?– - спросил Прошка.
– - Чтобы не путать: три брата, все Иваны, все в одном чине, и все на флоте служат... Подтяни сопли, не шмыгай носом!
Удивительно, что большой начальник принял мальчишку сразу, выведал знание терминологии, потом (как бы для дела), спросил: какое дерево кладется в кницах между бортом и палубами?
– - Свиль, -- сказал Прошка, дивясь простоте вопроса.