Фаворит
Шрифт:
— Я не знаю, кто вы, панове, — сказал он. — Но если не разбойники, а честные ляхи, то ваш грех велик…
Среди всадников он узнал Михаила Стравинского.
— Молчи! Сейчас ответишь за все, — крикнул тот.
— Подождите… я заливаюсь кровью, — сказал король, держась за голову. — Мое похищение, как и мое убийство, даст врагам нашим предлог для вмешательства в дела польские.
— Предлогов было много, и в них виноват ты!
— Стравинский, неужели я один виноват за всех вас? Поверьте, панове, я больше всех страдаю за нашу отчизну…
Всадники свернули на Беляны, долго кружили во тьме, заметая
Когда горшки бьются, гончар радуется, а когда сыр плачет, сыровар хохочет… Давно понятно, чего станет домогаться Фридрих: он пожелает разрушить перемычку между Бранденбургской маркой и Восточной Пруссией, чтобы, захватив Данциг, перекинуть «мост» между Берлином и Кенигсбергом; тогда он сделается обладателем устья Вислы, а верхнее ее течение заграбастает «маменька»…
Екатерина сказала, что Данциг — польский:
— И таковым пребудет на вечные времена! Я знаю, что Ирод землю рыть под собою станет, но Данцига не дадим.
Придвинув к себе бумаги из Варшавы, она прочла депешу Булгакова: желая спасти страну от раздела, Понятовский обратился за помощью к Франции, но герцог Эгильон ограничился соболезнованием.
— Я так и думала, — криво усмехнулась Екатерина, велев звать к себе Вяземского. — Выяснили, кто такой Симонис? — спросила она.
Генерал-прокурор через шпионов установил, что Симонис — сын старого банкира Эфраима, который и раньше баловал короля фальшивой монетой — безнаказанно! Екатерина сказала: пусть лучше разразится скандал от Пекина до Патагонии, но подрывать экономическую мощь России она никому не позволит. Своими руками она застегнула пряжки на портфеле графа Панина:
— На сегодня покончим. Меня ждет Филипп Гранже.
Филипп Гранже был балетный танцор, и он обещал императрице помочь ей освоить сложное па; при этом, пока императрица танцевала, ей подыгрывал на флейте сам прусский посол граф Виктор Сольмс… Екатерина, запыхавшись, сказала ему:
— Кто бы в Европе мог подумать, что императрица российская станет плясать под дудку прусского короля?
Фраза была слишком колючей, и Сольмс не знал, что ответить, размышляя о ее потаенном смысле. Екатерина выручила его:
— Не страдайте напрасно! В моих словах нет политических козней. Я ведь тоже не всегда говорю, что надо, иногда мне хочется побыть просто веселой и беззаботной женщиной…
Так она сказала! Но умный Сольмс понял, что Екатерина оскорблена насилием над Польшей, король унизил ее, и теперь Пруссии никогда не избавиться от подозрений русского кабинета. Об этом посол 11 сообщил своему королю. Фридрих воспринял известие спокойно, заметив Финкенштейну, что, к несчастью, Екатерина — женщина и потому (именно потому!) следует ожидать от нее всяческих пакостен.
— Дружище, прочти, что пишет русская императрица, и ты поймешь, что твоя фабрикация дукатов сделана неловко.
Гальсер сказал, что надобно все отрицать.
— Я и буду отрицать! Неужели ты решил, что я, король, признаюсь в твоих делишках? Конечно, теперь я вынужден обменять дукаты твоего производства по их нарицательной стоимости. Но мне совсем не хочется сидеть в помоях, как тебе… в тюрьме.
— Ваше величество, не губите! — взмолился Гальсер.
— Ступай в крепость Шпандау и сиди там, дурак.
Гальсер упал на колени, обнимая тощие ноги короля:
— Смилуйтесь… умоляю… ведь вы… сами вы!
Фридрих развернул его и треснул ботфортом под зад:
— Не умничай! Под замок — марш! [24] Неизмеримы заслуги поляков перед Европой: когда Русь изнемогала в борьбе с татаро-монголами, на путях их стали легионы польских хузаров с крыльями демонов за плечами; а когда османские орды ринулись в долины Дуная и турки уже карабкались на стены Вены, отважные витязи Яна Собесского отринули нашествие янычар от Европы.
24
Гальсер просидел в крепости полтора года, причем король приставил охрану к его дому, конюшням и имуществу, после чего сослал мошенника в провинцию, по позже снова использовал в своих грязных финансовых махинациях.
Те громкие времена давно миновали…
Настал 1772 год; Австрия, Пруссия и Россия подписали конвенцию о разделе Польши. Все документы о разделе начинались высокопарными словами: Во имя Пресвятой Троицы. Но Россия не тронула ни единой пяди польской земли — она лишь вернула себе земли русские и белорусские с Минском, Витебском и Полоцком. Фридрих II не получил Данцига, но разумно смирил досаду. Епископу Красицкому, который представлялся ему как новый его подданный, он сказал:
— Вы меня протащите в рай под полами своей сутаны.
Остроумный епископ дал знаменательный ответ:
— Ваше величество, вы так обкорнали нас, что под полами наших одежд уже не скрыть никакой контрабанды…
Фридрих захохотал. Но зато как рыдала Мария-Терезия:
— Опять нас ограбили? Где же справедливость?
Австрия присвоила польские земли с населением в 2 миллиона 600 тысяч человек, она обрела Галицию, которая в давности была славянской Червонной Русью. «Маменька» забрала себе соляные копи Велички, дававшие Польше национальный доход, и все ей было мало, мало, мало… Но, участвуя в разграблении Польши, венская императрица предала сразу двух союзников Австрии — настроила против себя Францию и возмутила Турцию, которая никак не понимала: почему Габсбурги желают владеть сербским Белградом?