Фаворит
Шрифт:
— Питера теперь и не узнать, — отвечал он.
— Что ж, — понурился старик. — Тридцать лет провел на чужбине, здесь даже петухи кричат по-иному, иначе и псы лают…
К сожалению, им предстояло терпеть за столом конгресса Цегелина с Тугутом; Орлов обдал их презрением.
— Охота вам, господа, — сказал по-немецки, — в такую даль от жен и деточек ехать, чтобы чужие дела судить.
Послы враждебные от упреков не отмолчались:
— Мы прибыли ради добрых услуг вашей милости…
Забыв наставления
— Твое условие, — сказал он, — породит в мусульманском мире два халифата: один в Стамбуле, другой в Бахчисарае, но падишах Мустафа — тень Аллаха на земле, да продлятся дни его до скончания мира, пока небосвод не падет на всех нас, ничтожных, — никогда с тобою, о мудрейший эфенди, не согласится…
Немецкие послы чуть не аплодировали.
— Если мы собрались для того, чтобы добыть мир для России и Турции, — не вытерпел Обресков, — то нам не пристало рыться в кошельке короля Густава Третьего, гадая на пальцах, сколько он задолжал Франции, и мне безразлично, какая сейчас погода в Мадриде… Мы хлопочем только о мире, а вы, господа, — о чем?
Решительно он потребовал удаления послов Австрии и Пруссии с конгресса, а они на Потемкина указывали:
— Разве он политикой ведает? Мы не знаем его.
Резак-паша и сам понимал, что немцы миру мешают.
— Одноглазый от самого Румянцева, — сказал он. — Достаточно, что мы его знаем, а другим знать необязательно…
Турки относились к Потемкину с уважением, ибо слава его партизанских рейдов дошла и до страны османлисов. Алексей Михайлович Обресков дружелюбно спросил турок:
— За что вы подарили Вене три миллиона флоринов?
— Об этом, Алеко, ты нас лучше не спрашивай…
Турки приуныли и стали покладистее. Но Обресков не мог устранить с конгресса князя Орлова, который лез на рожон, бравируя мощью — своей личной и русской, государственной. Алексей Михайлович стал просить Румянцева, чтобы укротил фаворита. Правда, фельдмаршал во многом и сам зависел от капризов Орловых при дворе, но сейчас, поправ все мелочное, ради дела важного решил Гришку одернуть как следует:
— Видишь ли, князь, слава — снедь вкусная и никогда не приедается, но гляди сам, как бы тебе касторку не принимать.
Орлов стал угрожать (щенок кидался на волкодава).
— На что ты меня стращаешь? — осатанел Румянцев.
— Пугать не стану — повешу! — отвечал Орлов.
Фельдмаршал громыхнул тяжким жезлом полководца:
— Вот этой дубиной да по горшку бы тебя… Кто кого скорее повесит? За тобою лишь свита хлипенькая, а за мной армия целая. Ежели переговоры сорвешь, я их без тебя сам продолжу…
Перемирие кончалось в сентябре,
— А ведь что-то случилось.
— Где? — перепугался Самойлов, наполняя чарки.
— Руку дам на отсечение, что Швеция стала турок мутить, — догадался Обресков.
— Если в войну и Швеция вмешается, — сказал Потемкин, — тогда нам не только руку, но и голову на отсечение класть…
Но разрушил Фокшанский конгресс сам Гришка Орлов! Курьер из Петербурга доставил известие, что постель Екатерины занята другим. Неизвестный «доброжелатель» из окружения царицы советовал фавориту с эскадрою братца Алехана скорее плыть в столицу и пушечной пальбой вышибать из постели корнета Васильчикова… Гришка решил иначе.
— Лошадей! — потребовал он.
Напрасно Потемкин в отчаянии пытался удержать дурака в Фокшанах, напрасно взывал к чувству патриотизма и чести.
— Плевать на все! — отвечал тот.
Обресков почти взмолился:
— Но ведь Россия… армия… такие жертвы…
— Плевать! — повторил фаворит.
Сколько лошадей загнал он в дороге — неизвестно. Гонка закончилась перед воротами Гатчины — перед ним опустился шлагбаум.
— Сейчас же подвысь! Я здесь хозяин… я!
Ему было объявлено, что по распоряжению императрицы его сиятельству предложено выдержать в Гатчине карантин.
— На какой срок? — спросил Орлов, притихнув.
— Об этом ея величество указать не изволили…
Карантин! Не она ли по возвращении его из чумной Москвы целовалась с ним безо всяких карантинов? Орлов был затворен в гатчинском имении, которое перед отъездом поручил заботам самой же Екатерины, — это ли не насмешка судьбы?
Неужели конец? Ах, Катька, Катька…
Обресков обладал тонким политическим чутьем: турки заупрямились неспроста… Причиною была Швеция! Борьба в Стокгольме за мир или за войну с Россией никогда не была бескровной: многих уже казнили, даже королева Ловиза-Ульрика едва избежала удара топором по шее.
Россия имела давний союз с Пруссией и Данией, чтобы не допустить перемен в шведской конституции, которая делала из короля пешку в руках подкупленных сенаторов. Но подземные каналы дипломатии, извергая нечистоты, продолжали исправно работать!
Эгильон спешно перевел маркиза Вержена из Константинополя послом в Стокгольм. Представляясь молодому королю, Вержен нашептал, что с этого дня Версаль выделяет для Густава III полтора миллиона ежегодной субсидии. Вержен умолчал, что еще два миллиона ему дали на подкуп сенаторов.