Фаворит

Пикуль Валентин Саввич

— Любезный сын мой, не думайте, что так легко жить. Частная жизнь иногда сложнее управления государством. Это говорю вам я, а все знают, что я — отчаянная оптимистка… И все-таки я вам повторяю: семейная жизнь — большая наука, и очень сложная!

Вечером Natalie изнемогала от тяжести парчи из серебра, выносливости ее хватило лишь на два менуэта. Екатерина отослала ее в спальню, оставшись ужинать с сыном, уже облаченным в халат. Заметив его жениховское нетерпение, она с явной брезгливостью, презирая его в этот момент, сказала по-французски:

— Идите! Вас там, кажется,

ожидают наслаждения…

Играя в карты с ландграфиней, она придвинула к ней горку изумрудов, подарила свою табакерку, сняла с пальца драгоценный перстень. Обещала дать еще денег и мехов. Амалия с Луизой получили от нее на приданое по 50 000 рублей, за что нищие принцессы благодарили, упав на колени и проливая слезы. Затем императрица выпроводила их вон из России, а милейшая невестушка наградила свекровь первым притворным обмороком.

Екатерина, подобрав юбки, перешагнула через лежащую:

— Не понимаю. Или вам захотелось отдохнуть?..

«Мой дом очищен», — сообщала она в эти дни. Но опустевшие покои графа Панина дразнили воображение молодой четы, и вскоре Павел с Natalie явились к Екатерине с просьбою.

— Мы так благодарны вам, — сказали новобрачные, держась за руки, как дети, — но сделайте нас счастливыми до конца. Пусть граф Андрей Разумовский займет наши соседние апартаменты.

— Ты этого хочешь? — спросила Екатерина сына.

— Да, ваше величество. Разумовский мой лучший друг.

— И ты? — спросила она невестку.

— О да! Граф такой забавный, он так смешит меня…

Екатерина машинально тасовала карточную колоду:

— Ну, если он такой забавный… ладно, не возражаю!

И лучший друг Павла занял панинские комнаты в Зимнем дворце, получив свободный доступ на половину «малого» двора. Цесаревич света не видел без своей юной супруги, которая часами сидела у окна, надув губы, отвергая его ласки, потом вдруг начинала беситься, как угорелая кошка, велела запрягать лошадей, чтобы мчаться без цели — куда угодно, сломя голову, лишь бы рядом с нею сидел обворожительный Разумовский… В эти дни Павлу подали с кухни его любимое блюдо — сосиски, и он, откусив от сосиски, замер в испуге, медленно вынимая изо рта кусок острого стекла.

— Меня хотели убить, — пролепетал Павел.

Natalie была уже в курсе придворных интриг, и она сразу, очень напористо стала сводить стенку со стенкой:

— Я тебя предупреждала: ты должен всего бояться.

Павлу много не надо — он разгневанно запыхтел:

— Да! Ты права. Я всем здесь мешаю.

— Это она, — намекнула Natalie. — Никогда не верь ей…

Держа тарелку с сосисками, Павел ворвался к матери, которая уютно сидела между Васильчиковым и Орловым.

— Что это? Вы желаете от меня избавиться, как от крысы?

Екатерина никогда не видела сына в таком бешенстве.

— Успокойтесь, — сказала она. — Ошибки бывают даже в математике, почему бы им не быть на дворцовой кухне?

— Я требую от вашего величества сурового следствия.

Васильчиков трусливо скрылся, а Гришка Орлов взял с тарелки острый осколок и внимательно оглядел его:

— Стеклышко! Надо бы драть поваров наших.

— Все! —

закричал Павел. — Здесь все желают мне смерти!

— Я не желаю спорить с вами, — ответила императрица. — Если не верите мне, своей матери, так заводите с женою личного повара, и пусть он варит для вас сосиски без стекол. А я не виновата! Да и глупо думать, чтобы кто-то умышленно посыпал ваши сосиски стеклами. Пьяные разбили на кухнях окно, отсюда и стекла…

— Но я требую следствия и казни! — негодовал Павел.

— Убирайся вон, дурак, — отвечала ему Екатерина…

Павел вернулся на свою половину. За столом, подозрительно скованные, сидели лучшие его друзья — Разумовский с Natalie. Цесаревич вдруг разревелся, как дитя:

— Она убила моего отца, разве она пожалеет меня?

— Какая страшная женщина! — добавила жена.

Разумовский отошел к окну, чтобы не видели его улыбки.

Он-то был умнее их всех… демон!

Екатерина спешно велела закладывать кареты:

— Если мой сыночек думает, что можно по пустякам рубить людям головы, то после моей смерти он недолго процарствует и его же голова скатится в мой гроб… Это уж так! Едем отсюда…

Но сыну с невесткой указала следовать за нею в Царское Село, чтобы ни на минуту не ослаблять своего наблюдения за ними. Зная о заговоре, составленном для ее свержения, Екатерина хотела лишь убедиться: примкнет ли к заговору и невестка? Из Архипелага как раз приехал Алехан Орлов-Чесменский, явно удрученный потерей прежнего влияния брата при дворе. Он сообщил, что Степан Малый, прокладывая в горах дороги, заложил в скалу слишком много пороха и при взрыве ослеп. Дожи Венеции, не желая конфликтов с турками, подослали к нему убийц, и они зарезали Малого.

— Нам все легче, — отозвалась Екатерина. — Я на этих самозванцев уже не обращаю внимания, так их расплодилось…

Удалив от «малого» двора Никиту Панина, она приставила к сыну генерал-аншефа Николая Ивановича Салтыкова, алчного до чинов и поживы прохиндея. Павел справедливо рассудил, что мать подослала к нему шпиона, а Екатерина, в ответ на упреки сына, доказывала, что Салтыков обуздает крайние порывы его настроений:

— Я не могу позволить вам слушаться только жену, у которой ветер в голове, или Разумовского, ставшего вашим фаворитом.

— У меня нет фаворитов! — сразу напыжился Павел.

Екатерина тяжко вздохнула: что с ним спорить?

— Если у тебя нету, так у жены заведутся.

Переходя с французского на русский язык, Екатерина всегда «тыкала» сыну. Павел сказал, что его жена воспитана в «благородных манерах».

— Воспитание проверяется опытом, — подавленно отвечала мать. — А манеры не стоит путать с пустым манерничанием…

Чтобы смирить ретивость великой княгини, императрица назначила ей в обер-гофмейстерины суровую графиню Екатерину Румянцеву, жену фельдмаршала, которая никому из молодежи при дворе спуску не давала, боясь только одного человека на свете — своего грозного мужа. Но русский язык при «малом» дворе оставался в загоне! Однажды, когда Natalie обратилась к царице по-немецки, та ничего не ответила, продолжая шушукаться с графинею Брюс.