Фаворитки
Шрифт:
— Герцог Медина де ла Торрес, — тихо, со вздохом повторила Кальдероне. Однако она встала и подошла к двери.
— Что вам угодно, сеньор?
— Поговорить с Кальдероне… Поговорить с вами, потому что я узнал ваш голос.
— Но я вас не знаю… Я никогда вас не видела…
— Отоприте, вы увидите и узнаете меня.
Мария глазами советовалась с Инессой, в то же время внутренне советуясь сама с собой. Герцог не король… но это почти такое же блюдо… Во всяком случае, можно посмотреть!
Инесса
Она открыла.
И ее первым впечатлением при виде посетителя было вовсе не сожаление — напротив! Герцог был молод и красив, моложе всех вельмож двора Филиппа IV. Двадцати трех лет, он обладал стройной талией, благородными и нежными чертами лица.
Он поклонился актрисе и поцеловал у нее руку.
— И притом, — сказал он голосом, в котором слышался легкий оттенок надменности, — и притом, сеньорита, разве теперь, когда вы меня знаете, поздно уделить мне несколько минут вашего внимания?
Он подчеркнул это слово «поздно». Кальдероне покраснела, чем доказывалось, что она отлично поняла смысл.
— Нет, — ответила она, — нет, сеньор, не слишком поздно.
— Благословен Бог! Поговорим прямо сейчас же! — весело вскричал Медина. Он сел.
— Прошу вас сюда, сеньор! — сказала актриса. Около стола, еще уставленного простыми кушаньями, ей не нравилось беседовать с блистательным вельможей.
— Как вам угодно! — ответил он.
Между спальнями Кальдероне и ее приемной матери была маленькая комната, которая при случае могла сойти за залу (мы говорим «при случае» потому, что она ничем не отличалась по своей обстановке от прочих комнат). В нее-то Кальдероне во главе с Инессой со светильником ввела герцога.
И этот человек, от которого не ускользнула чрезмерная простота убранства, вывел из этого благоприятное для себя заключение, что цитадель, нуждаясь почти в самом необходимом, не долго выдержит осаду.
Камеристка вышла.
— Мое милое дитя, — приступил Медина, — я не буду несправедлив, сомневаясь в вашем уме. Вы знаете, зачем я у вас сию минуту. Вы прекрасны, я — богат. Я хорошо понял ваш ответ: у вас нет любовника. У меня нет любовницы. Хотите быть моею? Не правда ли, да? Подпишем контракт.
Проговорив эти слова, герцог обнял Кальдероне за талию, но она вырвалась, и, вся еще пунцовая, но, однако, улыбающаяся, сказала:
— Вы очень спешите, сеньор.
Он рассматривал ее с изумлением.
— А это вам не нравится? — возразил он. — Вы предпочли бы, чтоб близ вас я оставался холодным и бесчувственным?..
— Но мне в первый раз говорят так, как вы. Я скромна…
— Тем лучше, ради Бога! Условия нашего взаимного договора будут для вас выгодны… Молода, прелестна, скромна… Посмотрим: за молодость —
— О сеньор!
— За красоту — тысячу дублонов в месяц. Достаточно?..
— Сеньор!
— А за скромность… О! Я уж и не знаю что… скромность неоценима!.. Ну, за скромность — две тысячи дублонов в месяц и целый дождь поцелуев каждый день… Достаточно? Хочешь больше? Приказывай! Но… подпишем, подпишем…
Он снова сжал ее в объятиях.
Он был красив, очень красив!
И при том, казалось, деньги ему так мало стоили… Грезы Кальдероне осуществлялись, у нее будут полные руки золота!
Она подписала.
Тук-тук! Во второй раз постучались в наружную дверь актрисы; стук дошел до слуха любовников, сидевших в зале.
— Это что? — спросил герцог, уже сожалея о том, что он прибавил за скромность. — Ждете кого-нибудь?
— Нет! Клянусь вам!
Она сказала это так искренне, что он устыдился своего сомнения.
Тук-тук-тук! Стучал кто-то, по-видимому, нетерпеливо.
Прибежала Инесса.
— Сеньорита, слышите? Это двое мужчин. Я их видела из залы. Двое мужчин, закутанных в плащи.
Медина вынул свою шпагу.
— Если б их было четверо, десятеро, целая сотня, — гордо сказал он, — там, где герцог Медина, другим нет места!
Он хотел броситься вперед.
— Умоляю вас, сеньор! — сказала Кальдероне, думая о Кальдероне. — Повторяю вам, я никого не жду… Но вас я тоже не ждала, а вы между тем пришли… Быть может, это друг, может быть, театральная подруга, которая имеет во мне нужду, — позвольте же мне…
Тук! Тук! Тук!.. Тук! Тук!.. Ясно, что совсем теряли терпение.
— Хорошо, ступайте! — сказал Медина.
Но он стоял на пороге залы, между тем как актриса и служанка подошли к двери, выходившей на улицу.
— Кто там? — спросила Кальдероне.
— Король! — ответил Оливарес. — Отпирайте скорее…
— Король!
Бледный, как мертвец, Медина на цыпочках подскочил к Кальдероне и задыхающимся голосом прошептал:
— Отоприте! Но если вы не хотите моей гибели, ни слова его величеству, что я здесь.
Герцог вернулся в залу.
— Отоприте, Инесса, — сказала Кальдероне.
Король и Оливарес, когда наконец дверь открылась, скорее проскользнули, чем вошли сюда. И первые слова, с которыми они обратились к ней, выражали дурное расположение духа.
— Право, моя милая! — сказал король. — Вы очень долго не отвечаете.
— Что вы делали? Полагаю, вы еще не ложились? — спросил министр.
Стоя около Инессы, с опущенными глазами, Кальдероне, казалось, была жертвой такого сильного смущения, что оно отняло у нее дар речи.
— Скажите, милое дитя, — начал более нежно Филипп, — почему вы не отпирали?..