Фавориты Фортуны

Маккалоу Колин

Траншея в пятнадцать футов шириной и пятнадцать глубиной пролегала в ложбинах с обоих концов лагеря, а земля образовала стену, укрепленную бревнами, частоколом и наблюдательными вышками. От ложбины к ложбине траншея, стена, частокол и наблюдательные вышки протянулись на восемь миль. Все было проделано за восемь дней, несмотря на продолжавшийся снегопад. Восемь лагерей вдоль стены — один для каждого легиона — отстояли друг от друга на равном расстоянии. У командующего будет достаточно солдат, чтобы расставить их на протяжении всех восьми миль фортификаций.

Спартак понял, что Красс прибыл, как только начали копать, но, казалось, отнесся к этому равнодушно. И вдруг он заставил своих

людей строить огромное количество плотов, которые хотел привязать к рыбацким лодкам Скиллея. Римлянам казалось, что он надеется бежать через пролив и думает, что эта идея достаточно разумна, ведь она позволяет пренебречь тем фактом, что ему очень быстро отрезают путь к спасению. Настал день, когда начался исход людской массы по воде. Те римляне, которые в данный момент не были заняты работой, забрались на ближайшую гору, чтобы лучше видеть происходящее в гавани Скиллея. А там разворачивалась катастрофа. Те плоты, которые были уже на плаву, не могли выйти из бухты: рыбацкие лодки не рассчитаны на то, чтобы таскать за собой такую огромную тяжесть.

— По крайней мере, не видно, чтобы многие из них утонули, — сказал Цезарь Крассу.

— Вероятно, Спартак об этом только сожалеет. Меньше ртов кормить, — равнодушно заметил Красс.

— А я думаю, что Спартак любит своих людей, — возразил Цезарь. — Любит так, как только самопровозглашенный царь может любить свой народ.

— Самопровозглашенный?

— Цари, рожденные править, мало заботятся о своем народе, — объяснил Цезарь, который знал царя, рожденного, чтобы править. Он показал туда, где на берегах бухты разыгрывалась трагедия. — Я говорю тебе, Марк Красс, что этот человек любит их всех, до самого последнего неблагодарного индивида в своей необъятной орде! Если бы он не любил их, он ушел бы уже год назад. Интересно, кто же он такой на самом деле?

— Основываясь на информации Гая Кассия, я пытаюсь ответить на этот вопрос, — сказал Красс, спускаясь с горы. — Идем, Цезарь, ты видел достаточно. Любовь! Если он их любит, то он — дурак!

— Определенно, он дурак, — согласился Цезарь, следуя за Крассом. — И что же ты обнаружил, основываясь на информации Гая Кассия?

— Почти все, кроме его настоящего имени. Мы можем так и не узнать его. Какой-то дурак-архивариус не потрудился положить послужные списки в сухое место. Их невозможно прочитать, а Косконий не помнит имен. В данный момент я разыскиваю его младших трибунов.

— Удачи тебе! Они тоже не вспомнят ни одного имени.

Красс фыркнул.

— Ты знал, что в Риме циркулирует миф о нем, будто он фракиец?

— Да все знают, что он фракиец. Фракиец или галл — есть только два стиля борьбы. — Цезарь весело рассмеялся. — Однако я считаю, что этот миф усердно разносится агентами Сената.

Красс остановился, повернулся и удивленно посмотрел на Цезаря.

— А ты умный!

— Это правда, я умный.

— И разве в этом нет смысла?

— Конечно, есть, — согласился Цезарь. — За последнее время у нас достаточно развелось римлян-ренегатов. Глупо было бы добавлять в список еще одного, когда скорбный перечень включает таких военных светил, как Гай Марий, Луций Корнелий Сулла и Квинт Серторий. Значительно лучше, если мы будем считать его фракийцем.

— Хм! — фыркнул Красс.

— Я хотел бы взглянуть на него.

— Ты сможешь это сделать, когда мы навяжем ему бой. Он ездит на очень ярком сером коне, украшенном красной кожаной сбруей и всевозможными всадническими пряжками, фалерами и медальонами. Раньше это был конь Вариния. Кроме того, Кассий и Манлий видели его близко, так что описание нам известно. Он выделяется среди окружающих — очень крупный, высокий и красивый.

* * *

Началась

беспощадная дуэль, длившаяся больше месяца. Спартак пытался пробиться через фортификации Красса, а Красс каждый раз отбрасывал его назад. Высокое римское командование знало, что очень скоро в лагерях повстанцев закончится еда и тогда все солдаты, которые имеются у Спартака, — Цезарь оценил их численность в семьдесят тысяч — атакуют по всей восьмимильной линии, пытаясь найти слабое место римлян. Восставшим казалось, что они обнаружили его в середине стены, где траншея осыпалась под давлением весенних вод. Спартак направил людей, чтобы они одолели эту стену. Но он послал их в ловушку. Двенадцать тысяч его сторонников погибли, остальные отступили.

После этого фракиец, который не был фракийцем, пытал нескольких пленных, которых взял из консульских легионов. Он разослал группы своих людей с раскаленными щипцами и кочергами туда, где, как он полагал, максимальное число римских солдат увидят его жестокость и услышат крики своих товарищей. Но после ужасов децимации страх перед Крассом значительно превосходил жалость к бедным парням, которых раздевали и жгли. Легионеры старались не смотреть, затыкали уши шерстью. Отчаявшись, Спартак выставил своего самого главного пленника, primus pilus старого легиона Геллия, и пригвоздил его к кресту за запястья и колени, даже не перебив ему ног, чтобы помочь скорее умереть. Красс ответил — он расставил своих лучников поверх стены. Старший центурион умер под градом стрел.

С наступлением марта Спартак послал Алусо выяснить условия сдачи. Красс принял ее в командирской палатке, в присутствии своих легатов и военных трибунов.

— Почему Спартак не пришел сам? — спросил Красс.

Она с сочувствием улыбнулась:

— Потому что без моего мужа его люди разбегутся. Кроме того, он не доверяет тебе, Марк Красс, даже в условиях перемирия.

— В таком случае теперь он стал умнее, чем прежде, когда позволил пиратам одурачить себя и потерял две тысячи талантов.

Но Алусо была не из тех, кого легко поймать на удочку, поэтому она ничего не ответила и даже не взглянула на Красса. «Ее внешность, — подумал Цезарь, — нарочно предназначена для того, чтобы шокировать цивилизованных римлян». Она являла собой типичную дикарку. Ее льняные волосы в беспорядке свисали по спине и плечам. Она облачилась в темную фетровую тунику с длинными рукавами и облегающие брюки; на ее руках и коленях поверх одежды сверкали золотые цепи и браслеты. Мочки ушей оттягивали тяжелые золотые серьги. Выкрашенные хной пальцы были унизаны золотыми кольцами. На шее болтались несколько ниток крошечных птичьих черепов, а с пояса на тонкой талии свисали страшные трофеи: оторванная рука, сохранившая кожу и ногти, позвоночник кошки или собаки с хвостом. Завершался наряд великолепной волчьей шкурой: лапы завязаны на груди, голова с оскаленными зубами и драгоценными камнями вместо глаз — надо лбом женщины.

При всем этом Алусо не вызывала антипатии у мужчин, которые молча наблюдали за ней, хотя никто не назвал бы ее красивой. Тип ее лица со светлыми, словно безумными глазами был слишком чужд для них.

Но на Красса Алусо, как она ни старалась, не произвела впечатления. Красса интересовали только деньги. Поэтому он смотрел на нее точно так же, как смотрел на всех, — кротко, невозмутимо.

— Говори, женщина, — приказал он.

— Я должна спросить у тебя, каковы условия сдачи, Марк Красс. У нас не осталось еды, женщины и дети голодают, чтобы накормить солдат. Мой муж — не тот человек, кто может равнодушно смотреть на страдания беспомощных людей. Он скорее сдаст себя и свою армию. Только сообщи мне условия, а я передам ему. Завтра я вернусь с его ответом.