Фавориты Фортуны
Шрифт:
Первые два дня секстилия приходились на feriae — праздники, что отнюдь не препятствовало слушанию уголовных дел. Но третий день оказался труднее: в этот день должна была состояться процессия Распятых Собак. Когда галлы вторглись в Рим и попытались установить предмостное укрепление на Капитолии (это случилось четыреста лет назад), римские сторожевые псы не залаяли. И только гогот священных гусей разбудил консула Марка Манлия и позволил ему воспрепятствовать попытке варваров проникнуть в Вечный город. С той ночи в день годовщины торжественная кавалькада шествовала вокруг Большого Цирка. Девять собак распинали на девяти крестах, сделанных из старого дерева, а одного гуся украшали гирляндой и несли на пурпурных носилках в память о предательстве собак
Поэтому суд был назначен на пятый день секстилия, когда в Риме стояло жаркое лето и по городу болталось множество гостей, которые собрались на специальные угощения и развлечения, устроенные Помпеем и Крассом. Жесткое соревнование, но никто не сомневался, что суд над Гаем Верресом привлечет немало любопытных, даже если он займет все время народного пира, организованного Крассом, и победных игрищ Помпея.
По законам Суллы, для новых постоянных судов была сохранена общая процедура, определенная еще Гаем Сервилием Главцией, однако были внесены и изменения, правда в ущерб скорости судопроизводства. Суд делился на два слушания с перерывом в несколько дней, хотя председатель мог назначить перерыв и длиннее, если хотел.
Первое слушание: длинная речь главного обвинителя, за которой следовала такая же длинная речь главного защитника. Затем звучали еще более длинные речи обвинителей и защитников, пока не закончат говорить все младшие юристы. После этого слово брали свидетели обвинения, каждому из них обвинитель и защитник устраивали перекрестный допрос. Если одна или другая сторона устраивала обструкцию, показания свидетелей можно было растянуть надолго. После этого инициативу брали на себя свидетели защиты — опять с перекрестным допросом. Начинались длинные дебаты между главным обвинителем и главным защитником. Эти споры могли также происходить между свидетелями — по желанию каждой стороны. Первое слушание заканчивалось финальной речью главного защитника.
Второе представляло собой более или менее точное повторение первого, хотя свидетелей приглашали не всегда. Здесь иногда раздавались довольно страстные речи, ибо после заключительных выступлений обвинителя и защитника жюри должно было вынести свой вердикт. Присяжным не давали времени для обсуждения этого вердикта, а это означало, что вердикт складывался в уме присяжных, пока в их ушах еще звенела последняя речь защитника. Это была главная причина, по которой Цицерону нравилось защищать и не нравилось обвинять.
Но Цицерон знал, как выиграть дело против Гая Верреса. Все, что ему требовалось, — чтобы председатель суда захотел ему помочь.
— Претор Маний Ацилий Глабрион, председатель суда, я хочу вести это дело по-новому, не так, как принято обычно. Я предлагаю, впрочем, вполне законную вещь. Это просто нечто новое, вот и все. Мои основания — очень большое количество свидетелей, которых я буду вызывать последовательно, и также большое количество обвинений, которые я собираюсь выдвинуть против подсудимого Гая Верреса, — заговорил Цицерон. — Хочет ли председатель суда выслушать тезисы моего предложения?
Гортензий бросился вперед.
— Что это? Что это? — закричал он. — Я снова спрашиваю, что это? Дело против Гая Верреса должно вестись в обычном порядке! Я настаиваю!
— Я выслушаю, что предлагает Марк Туллий Цицерон, — сказал Глабрион и тихо добавил: — И прошу не перебивать.
— Я предлагаю отменить длинные речи, — сказал Цицерон, — и сосредоточиться на каждом правонарушении по очереди. Преступлений Гая Верреса так много и они настолько разнообразны, что очень важно, чтобы присяжные запоминали каждое. Рассматривая одно преступление за один раз, я только хочу помочь суду во всем хорошо разобраться и все запомнить, вот и все. Итак, я предлагаю кратко описать одно преступление, затем представить свидетеля и плюс мои соображения и факты относительно названного преступления. Как вы видите, я буду работать один, у меня нет помощников.
Гортензий заколебался в нерешительности. В том, что Цицерон говорил, имелся здравый смысл. В конце концов, Цицерон не просил ничего такого, что могло отвлечь суд от права защиты на последнее слово, и Гортензий почувствовал, что ему очень нравится идея быть в состоянии произнести свою лучшую речь в конце второго слушания. Присяжные будут потрясены! Да, Цицерон прав! Пусть эта нудная канитель закончится как можно быстрее на первом слушании, а его речь — этот Александрийский маяк! — прибережем для грандиозного финала.
Таким образом, когда Глабрион вопросительно посмотрел на Гортензия, тот спокойно ответил:
— Прошу, пусть Марк Туллий продолжит.
— Продолжай, Марк Туллий, — сказал Глабрион.
— Осталось сказать немного, Маний Ацилий. Только то, что защитникам не следует разрешать говорить дольше, чем буду говорить я, — только на первом слушании, конечно! На втором слушании я хочу предоставить защите столько времени, сколько она хочет. Поскольку я вижу здесь целую армию защитников, в то время как судебное преследование осуществляю я один, это даст защите надлежащее количество времени. Я прошу лишь следующего: чтобы первое слушание проводилось так, как я описал.
— Идея достойна внимания, Марк Туллий, — согласился Глабрион. — Квинт Гортензий, что скажешь ты?
— Пусть будет так, как предлагает Марк Туллий, — ответил Гортензий.
Только Гай Веррес обеспокоился.
— Знал бы я, к чему он клонит! — прошептал он Метеллу. — Гортензий не должен был соглашаться!
— К тому времени, как закончится первое слушание, Гай Веррес, уверяю тебя, присяжные забудут все, что наболтали свидетели, — прошептал в ответ его шурин.
— Тогда почему Цицерон настаивает на этих изменениях?
— Потому что он знает, что проиграет, и хочет произвести эффект. Как еще, если не нововведением? Цезарь использовал такую же тактику, когда обвинял старшего Долабеллу, — настаивал на нововведениях. Его очень хвалили, но он проиграл дело. И Цицерон тоже проиграет. Не беспокойся! Гортензий выиграет!
Единственное замечание общего характера, которое сделал Цицерон, прежде чем приступить к описанию первой категории преступлений Верреса, касалось жюри.
— Помните, что Сенат поручил нашему городскому претору Луцию Аврелию Котте рассмотреть состав жюри и рекомендовать свои выводы Трибутному собранию, чтобы оно утвердило их как закон. За время, что минуло от дней Гая Гракха до эпохи нашего диктатора Луция Корнелия Суллы, Сенат полностью утратил до сих пор неоспоримое право — формировать состав присяжных криминальных судов Рима. Эту привилегию Гай Гракх передал всадникам, и все мы знаем результат его реформы! Сулла возвратил Сенату новые постоянные суды. Но, как показали те шестьдесят четыре человека, которых исключили наши цензоры, мы, сенаторы, не оправдали доверия Суллы. Гай Веррес — не единственный человек, которого судят сегодня. И если данное сенаторское жюри не поведет себя честно и благородно, тогда кто может винить Луция Котту, если он порекомендует, чтобы у нас, почтенных отцов, отобрали право быть присяжными? Члены данного жюри, умоляю вас ни на мгновение не забывать: вы несете огромную ответственность за судьбу и репутацию Сената Рима.