Фавориты Фортуны

Маккалоу Колин

— Если я смогу найти другое место для моих пленных, то, думаю, здесь, — отозвался флегматичный Красс, по которому совершенно не видно было, что он только что одержал важную победу.

— Я привел с собой кавалерию Бальба, чтобы сопровождать пленных на сборный пункт, — сказал Сулла. — К тому времени, как они отправятся, уже рассветет.

Пока Октавий Бальб объезжал пленников Антемны, Сулла вызвал к себе Цензорина, Каррината и Брута Дамасиппа. Хотя они и потерпели поражение, побитыми они не выглядели.

— Ага! Думаю, собираетесь сразиться со мной еще когда-нибудь? — спросил Сулла, опять улыбаясь, но уже

грустно. — Ну, мои римские друзья, не будет этого. Понтий Телезин мертв, а остальных самнитов я приказал убить стрелами. Поскольку вы связались с самнитами и луканцами, я не считаю вас римлянами. Поэтому вас не будут судить за предательство. Вас казнят. Сейчас.

Таким образом, трое самых непримиримых врагов в этой войне были без суда обезглавлены прямо на поле под Антемной. Тела их были брошены в огромную общую могилу, вырытую для всех мертвых врагов. Но головы Сулла положил в мешок.

— Катилина, друг мой, — обратился Сулла к Луцию Сергию Катилине, который приехал вместе с ним и Ватией, — возьми их, найди голову Тиберия Гутты, присовокупи голову Понтия Телезина, когда вернешься к Квиринальским воротам, а потом поезжай с ними к Офелле. Скажи ему, чтобы он зарядил этими головами свои орудия и по одной выстрелил на территорию Пренесте.

Мрачное красивое лицо Катилины прояснилось, он оживился.

— С радостью, Луций Корнелий. Могу я попросить оказать мне одну услугу?

— Проси, но не обещаю.

— Позволь мне пойти в Рим и найти Марка Мария Гратидиана! Я хочу его голову. Если Марий-младший ее увидит, он будет знать, что Рим — твой и его карьера закончилась.

Сулла медленно покачал головой, но это был не отказ.

— Ох, Катилина, ты — одно из моих самых драгоценных приобретений! Как же я тебя люблю! Ведь Гратидиан — твой шурин.

— Был моим шурином, — тихо сказал Катилина и добавил: — Моя жена умерла незадолго до того, как я присоединился к тебе.

Он не сказал, что Гратидиан подозревал его в убийстве: Катилина избавился от жены, чтобы заключить более выгодный брак.

— Ну что ж, Гратидиан все равно когда-нибудь умрет, — сказал Сулла и отвернулся, пожав плечами. — Добавь его голову к твоей коллекции, если думаешь, что это произведет впечатление на Мария-младшего.

Методично завершив все свои дела, Сулла, Ватия и сопровождающие их легаты устроили веселую пирушку с Крассом, Торкватом и людьми правого фланга, пока Антемна горела, а Луций Сергий Катилина с радостью вернулся в Рим осуществлять свое страшное намерение.

После пирушки бессонный Сулла отправился в сторону Рима, но в город не вошел. Его гонец, посланный заранее, созвал Сенат в храме Беллоны на Марсовом поле. По дороге к Беллоне Сулла остановился, чтобы удостовериться в том, что шесть тысяч пленных собраны рядом с храмом, и отдал необходимые распоряжения. После этого он слез с мула на довольно запущенном пустыре, который издавна называли Вражеской землей.

Конечно, когда звал Сулла, никто не посмел не явиться, поэтому в храме уже ждали около сотни человек. Они все стояли. Было бы неправильным ждать Суллу, сидя на складных стульях. Несколько человек держались спокойно, невозмутимо — Катул, Гортензий, Лепид. Некоторые были напуганы — Флакк, Фимбрия, младший Карбон. Но большинство были похожи на овец, с пустым взглядом, но норовистые.

В доспехах, без шлема,

Сулла прошел сквозь их ряды, словно этих людей не существовало, и поднялся на подиум статуи Беллоны, которая появилась здесь только после того, как стало модным наделять человеческими чертами даже древних, безличных римских богов. Поскольку статуя богини войны тоже была облачена в доспехи, она выглядела под стать Сулле — вплоть до агрессивного взгляда на слишком уж греческом лице. Но она обладала хоть какой-то красотой, в то время как о Сулле сказать такого было нельзя. Для большинства присутствующих его внешность явилась шоком, хотя никто не посмел даже шевельнуться. Парик оранжевых кудрей слегка сбился на сторону, алая туника вся в грязи, красные пятна на лице ярко выделялись среди остатков белой, как у альбиноса, кожи, словно озера крови на снегу. Многие из собравшихся были опечалены, но по разным причинам: кто — потому что знал его хорошо и любил, а кто — потому что ожидал, что новый властелин Рима будет, по крайней мере, похож на настоящего властелина. А этот человек выглядел скорее как пародия на него.

Когда Сулла заговорил, шлепая губами, его речь трудно было разобрать. Однако инстинкт самосохранения заставил их понимать каждое произнесенное им слово.

— Я вижу, что вернулся как раз вовремя, — сказал он. — Вражеская земля заросла сорняками. Все надо хорошо вымыть и заново покрасить. Камни основания дороги торчат сквозь дорожное покрытие. Прачки на территории сборного пункта на Марсовом поле развешивают белье. Славно вы трудились на благо Рима! Дураки! Подлецы! Ослиные задницы!

Его обращение, вероятно, продолжалось бы в том же духе — едкое, саркастичное, злое. Но после того как он выкрикнул «Ослиные задницы!», слова его потонули в страшной какофонии шума, донесшегося со стороны Villa Publica, — крики, вой, визг. Сначала все делали вид, что все еще слышат речь победителя, но потом шум стал слишком тревожным, слишком жутким. Сенаторы задвигались, раздалось бормотание, все принялись беспокойно переглядываться.

Все стихло так же внезапно, как и началось.

— Что, овечки, испугались? — съязвил Сулла. — Ведь нет причины бояться! Просто мои люди наказали пару преступников.

После этого он спустился со своего насеста между ступнями Беллоны и вышел вон, казалось, ни на кого не глядя.

— Боги! Он действительно в плохом настроении! — сказал Катул своему зятю Гортензию.

— Похоже на то, и я не удивляюсь, — ответил Гортензий.

— Он вытащил нас сюда только для того, чтобы мы послушали это, — заметил Лепид. — И кого же он наказывал, ты знаешь?

— Своих пленных, — объяснил Катул.

Так оно и было. Пока Сулла обращался к Сенату, его люди казнили мечами и стрелами шесть тысяч пленных на сборном пункте Марсова поля.

— Я буду вести себя очень хорошо при любых обстоятельствах, — признался Катул Гортензию.

— И почему же? — полюбопытствовал Гортензий, намного более заносчивый и уверенный в себе.

— Потому что Лепид был прав. Сулла позвал нас сюда только для того, чтобы мы послушали крики умирающих людей, которые посмели противостоять Сулле. То, что он говорит, не имеет никакого значения. Но вот что он делает, имеет огромное значение — для каждого из нас, кто хочет жить. Мы должны вести себя очень хорошо и попытаться не раздражать его.