Фавориты Фортуны
Шрифт:
— Убей ту женщину, которая прислала мне это. Я хочу, чтобы она умерла.
Итак, счет был почти закрыт. За исключением Марка Лампония из Лукании, все остальные сильные враги, которые противились возвращению Суллы в Италию, были мертвы. Если бы Сулла захотел, он действительно мог бы провозгласить себя царем Рима, и никто не посмел бы оспаривать это.
Но Сулла нашел решение, более подходящее человеку, который твердо верил во все традиции республиканского mos maiorum. И поэтому он ехал по Большому цирку, совершенно не думая о такой возможности.
Он стар и болен и все свои пятьдесят восемь лет вынужден был бороться с бессмысленными обстоятельствами и событиями, которые следовали друг за другом, лишая его справедливого вознаграждения, законного места, которое он должен был занять по праву рождения и способностей. Ему не предлагали выбора, не давали никакой возможности подняться
Сулла не думал о Риме, который находился сейчас у него в руках, с любовью или с идеализмом. Цена заплачена слишком высокая. Его не прельщала работа, которой, как он знал, ему придется заняться. Больше всего он нуждался в мире и покое, в исполнении тысячи сексуальных фантазий, в головокружительных пьяных кутежах, в полной свободе от забот и ответственности. Так почему же он не должен иметь всего этого? Из-за Рима, из-за долга. Невыносима сама мысль о том, что он должен прекратить работу, когда так много еще не сделано. Единственная причина, по которой он ехал по пустому Большому цирку, заключалась в том, что он знал: предстоит гора разных дел. И он должен переворотить эту гору. Ведь никто больше не мог этого сделать.
Он решил собрать вместе Сенат и народ на Нижнем Римском Форуме и обратиться к ним с ростры. Всей правды он, конечно, не скажет — кажется, Скавр называл его равнодушным к политике? Сулла не помнил. Нет, в нем слишком много от политика, чтобы быть совершенно правдивым. Поэтому Сулла умно проигнорировал тот факт, что это он прикрепил первую голову к ростре — голову Сульпиция, чтобы напугать Цинну.
— Эта отвратительная практика, которая появилась совсем недавно! Рим еще не знал ее в те дни, когда я был претором по гражданским делам. — И Сулла повернулся, показав на ряд насаженных голов. — Но она не прекратится, если должные традиции mos maiorum не будут полностью восстановлены и старая любимая Республика вновь не поднимется из руин, в которые ее превратили. Я слышал, как говорили, будто я намерен провозгласить себя царем Рима. Нет, квириты, не намерен! Чтобы приговорить себя на те годы, что мне остались, к интригам и заговорам, мятежам и ответным ударам? Нет! Этому не бывать! Я долго и много трудился на службе у Рима и заработал награду. Я желаю провести последние дни свободным от забот, свободным от ответственности — свободным от Рима! Так что одно я вам могу обещать, и Сенату, и народу: я не буду царем Рима. Меня не радует ни единая лишняя минута, проведенная у власти, — у власти, которую я вынужден не выпускать из рук до тех пор, пока моя работа не будет завершена.
Вероятно, никто в действительности не ожидал этого, даже те, кто были так близки Сулле, как Ватия и Метелл Пий. Но когда Сулла продолжил, некоторые начали понимать, что Сулла поделился секретами с другим человеком, принцепсом Сената Луцием Валерием Флакком, который стоял на ростре рядом с ним и не выглядел удивленным.
— Консулы мертвы, — продолжал Сулла, рукой показывая на головы Карбона и Мария-младшего, — и фасции должны вернуться к Отцам, их надо положить на место в храме Венеры Либитины, пока не будут выбраны новые консулы. Рим должен иметь интеррекса. На это существует специальный закон. Наш принцепс Сената Луций Валерий Флакк — старший патриций Сената, своей декурии, своего рода. — Сулла повернулся к Флакку, принцепсу Сената. — Ты будешь интеррексом. Пожалуйста, прими эту должность со всеми ее обязанностями на пять дней.
— Пока все хорошо, — прошептал Гортензий Катулу. — Он сделал именно то, что должен был сделать, — назначить интеррекса.
— Помолчи! — буркнул Катул, которому трудно было разбирать невнятную речь Суллы.
— Прежде чем наш лидер Палаты возьмет в свои руки ведение этого собрания, — медленно и тщательно подбирая выражения, проговорил Сулла, — несколько слов еще хотел бы сказать я. Я приложу все силы к тому, чтобы Рим оставался в безопасности, чтобы никто не пострадал. Закон будет для всех. Республика вернет себе славу. Но это все должно явиться результатом решений нашего интеррекса, поэтому я больше не буду говорить об этом. А вот о чем я действительно хочу поговорить с вами, так это о том, что рядом со мною служили замечательные люди и настало время поблагодарить их. Я начну с тех, кого сегодня здесь нет. Гней Помпей, который обеспечил урожай зерна с Сицилии
— О боги, списку нет конца! — проворчал Гортензий, который любил слушать только себя и особенно ненавидел слушать тех, чьи ораторские способности были столь ужасны, как у Суллы.
— Он закончил, он закончил! — нетерпеливо прервал его Катул. — Пошли, Квинт, он зовет Сенат в Курию. Больше сладких песен на Форуме не будет. Пошли быстрее!
Курульное кресло занял Луций Валерий Флакк, принцепс Сената, в окружении поредевшего состава магистратов, которые еще остались в Риме и не погибли. Сулла уселся справа от курульного подиума, вероятно, там, где и намеревался сидеть впредь — в переднем ряду консулов, экс-цензоров, экс-преторов. Однако он не снял доспехов, а этот факт говорил сенаторам о том, что Сулла ни в коем случае не отказался от полного контроля над происходящим.
— В календы ноября, — начал Флакк своим хриплым голосом, — мы чуть не потеряли Рим. Если бы не мужество и стремительность Луция Корнелия Суллы, его легатов и его армии, Рим находился бы сегодня во власти Самния, а мы проходили бы под ярмом, как делали после проигранной битвы у Кавдинского ущелья. Но не буду больше об этом! Самний побежден, Луций Корнелий победил, и Рим в безопасности.
— Продолжай же! — прошептал Гортензий. — Боги, он с каждым днем все больше дряхлеет.
И Флакк продолжал, ерзая на стуле, потому что ему было неудобно.
— Однако даже если война и окончилась, у Рима много других неприятностей, которые не дают ему покоя. Казна пуста. Храмы ограблены. Улицы словно вымерли. В Сенате не хватает людей. Консулы мертвы, и только один претор остался из шести, которых избрали в начале этого года. — Он помолчал, глубоко вздохнул и, собравшись с духом, произнес то, что велел ему сказать Сулла: — Фактически, почтенные отцы, Рим уже переступил ту черту, за которой возможно обычное управление. Римом должна управлять твердая рука. Единственная, способная поставить Рим на ноги. Мой срок интеррекса — пять дней. Я не могу провести выборы. За мной последует второй интеррекс, тоже только на пять дней. Предполагается, что он проведет выборы. Может так получиться, что он не сможет провести эти выборы. В этом случае попытку предпримет третий. И так далее, и так далее. Но этого, назначенного наспех, управления недостаточно. Время не терпит. Я вижу лишь одного человека, способного принять необходимые меры. Но он не сможет сделать всего, будучи только консулом. Поэтому предлагаю другое решение. Я попрошу народ принять его в своих центуриях, имеющих преимущество при голосовании. Я попрошу народ Рима подготовить и провести lex rogata, согласно которому Луций Корнелий Сулла будет назначен диктатором Рима.
Сенаторы зашевелились, переглядываясь в недоумении.
— Должность диктатора — древняя, — продолжал Флакк, — и обычно она ограничивалась периодом ведения войны. В прошлом обязанностью диктатора было вести войну, когда консулы не справлялись. Более ста лет прошло со времени последнего диктатора. Но сегодняшнее положение Рима таково, какого еще никогда не было. Война закончена, а критическое положение осталось. Я говорю вам, отцы сенаторы, что избранные консулы не смогут поставить Рим на ноги. Лекарства, потребные для исцеления нашей хворобы, не будут сладкими. Да, они вызовут возмущение. В конце срока полномочий от консула могут потребовать отчитаться в своих действиях перед Трибутным или Плебейским собраниями. Его могут обвинить в измене. Если все обернется против него, его могут выслать, а имущество конфисковать. Заранее зная о своей уязвимости и о возможности подобных обвинений, ни один человек не посмеет проявить всю силу и решимость, в которых Рим нуждается в данный момент. Но диктатор не страшится никакого собрания. Суть его должности гарантирует диктатору защиту от любых грядущих репрессий. Действия диктатора санкционированы на все время. Его нельзя судить ни по какому обвинению. Зная, что обладает неприкосновенностью, что на его решения не распространяется вето плебейских трибунов, что он не может быть осужден ни одним собранием, диктатор в состоянии использовать всю свою силу и решимость, чтобы навести порядок. Только диктатор сумеет поставить на ноги наш любимый Рим.