Фавориты Фортуны
Шрифт:
— О, как это несправедливо! — воскликнул он, схватил девочку со стула и, найдя единственное место — маленькую кровать, сел, усадив ее к себе на колени.
Цезарь считал Цинниллу утонченно красивой, хотя сам он был слишком молод, чтобы находить эту распускавшуюся женственность притягательной. Ему нравились женщины намного старше себя. Но для того, кто всю жизнь был окружен высокими, стройными, красивыми людьми, чуть полноватая смуглая крошка обладает неотразимым обаянием. Цезарь не мог понять своих чувств к ней. Она жила в доме уже пять лет как его сестра. Но он всегда знал, что она его жена и что, когда Аврелия ей разрешит, он заберет ее из этой комнаты в
— Ты уезжаешь, Цезарь? — спросила Циннилла.
Прядь волос спустилась на ей лоб. Цезарь откинул ее и продолжал гладить жену по голове, словно она была любимым домашним животным. Его движения были ритмичными, успокаивающими, чувственными. Девочка закрыла глаза и удобно устроилась на его согнутой руке.
— Ну-ну, не спи! — резко воскликнул он, встряхнув ее. — Я знаю, что тебе давно пора спать, но я должен поговорить с тобой. Да, это правда, я уезжаю.
— Что происходит все эти дни? Это связано с теми списками? Аврелия говорит, что мой брат сбежал в Испанию.
— Да, это отчасти связано с проскрипциями, Циннилла, но только потому, что они тоже связаны с Суллой. Я должен уехать, потому что Сулла говорит: есть сомнения относительно моего жречества.
Она улыбнулась, при этом пухлая верхняя губа поднялась, обнажив складочку на ее внутренней поверхности. Многие, кто знал Цинниллу, находили это очаровательным.
— Ты, наверное, счастлив. Ведь ты же не хочешь быть фламином Юпитера.
— Но я все еще фламин Юпитера, — вздохнул Цезарь. — Жрецы утверждают, что проблема в тебе.
Он отодвинул ее от себя и усадил прямо, чтобы видеть лицо.
— Ты знаешь о сегодняшнем положении твоей семьи. Есть одна вещь, которой ты можешь не понять: когда твой отец был объявлен вне закона, он перестал быть римским гражданином.
— Да, я понимаю, почему Сулла может отнять все наше имущество. Но мой отец умер задолго до того, как вернулся Сулла, — сказала Циннилла, которая не отличалась острым умом. — Как же он мог потерять гражданство?
— Законы Суллы о проскрипциях автоматически отнимают гражданство у осужденных, хотя некоторые из них были уже давно мертвы, когда Сулла вносил в списки их имена: Марий-младший, твой отец, преторы Карринат и Дамасипп — и множество других. Этот факт никак не повлиял на потерю ими гражданства.
— Не думаю, что это справедливо.
— Я согласен, Циннилла. — Цезарь продолжал говорить, надеясь, что ему удастся доступно объяснить ей происходящее. — Твой брат был уже совершеннолетним, когда твоего отца осудили, поэтому он сохраняет статус римского гражданина. Просто он не имеет права наследовать ни денег, ни семейного имущества, не может избираться курульным магистратом. Однако с тобой дело обстоит иначе.
— Почему? Потому что я девочка?
— Нет, потому что ты несовершеннолетняя. Твой пол не имеет значения. Закон lex Minicia de liberis гласит, что дети родителей, один из которых неримлянин, должны принять гражданство родителя-неримлянина. Это значит, по крайней мере согласно жрецам, что теперь у тебя статус иностранки.
Девочка задрожала, но не заплакала, ее огромные темные глаза смотрели в лицо Цезаря
— Ой! И это значит, что я больше не жена тебе?
— Нет, Циннилла, конечно, нет. Ты — моя жена, пока кто-нибудь из нас не умрет, потому что нас поженили по старинному обряду. Никакой закон не запрещает римлянину жениться на неримлянке, поэтому наш брак не подвергается сомнению. Что вызывает сомнения, это твой гражданский статус. Это тебе ясно?
— Думаю, ясно. — Лицо ее оставалось сосредоточенным. — Значит ли это, что, если у нас с тобой будут дети, они не будут римскими гражданами?
— Согласно lex Minicia, да.
— О Цезарь, это ужасно!
— Да.
— Но ведь я — патрицианка!
— Больше нет, Циннилла.
— Что же мне делать?
— На данный момент — ничего. Но Сулла знает, что должен уточнить свои законы в этой части, поэтому нам остается лишь надеяться, что он сделает это таким образом, что наши дети будут римлянами. Даже если ты не римлянка. — Он чуть прижал ее к себе. — Сегодня Сулла приказал мне развестись с тобой.
Вот теперь хлынули слезы, молчаливые, трагические. Даже в восемнадцать лет Цезарь считал женские слезы досадной неизбежностью, когда он уставал от очередной подруги или она вдруг обнаруживала, что он завел интрижку на стороне. Такие слезы злили его, испытывали его вспыльчивый характер. Хотя он и научился контролировать свой нрав, но раздражение всегда вырывалось наружу, когда женщины принимались плакать. И результат был оглушительным — для плачущей. Но слезы Цинниллы были вызваны настоящим горем, и злость Цезаря была направлена только против Суллы, который заставлял Цинниллу плакать.
— Все хорошо, моя любимая малышка, — сказал он, прижав ее к груди, — я не разведусь с тобой, даже если Юпитер Величайший явится лично и прикажет мне это сделать! Даже если я проживу тысячу лет, я не разведусь с тобой!
Она засопела и позволила ему вытереть ей лицо своим носовым платком.
— Сморкайся! — приказал Цезарь.
Она высморкалась.
— Вот теперь хорошо. Нет нужды плакать. Ты моя жена и останешься моей женой, что бы ни произошло.
Теплая детская рука обвилась вокруг его шеи. Циннилла прижалась лицом к его плечу и вздохнула, счастливая.
— О Цезарь, я люблю тебя, правда! Так тяжело ждать, когда я вырасту.
Это потрясло его. И еще его поразило ощущение прикосновения ее маленьких грудей, потому что на нем была лишь тонкая туника. Он коснулся щекой ее волос, а затем осторожно отстранился, не желая начать то, что не позволяла честь.
— У Юпитера Величайшего нет тела, в котором он может явиться к нам, — сказала Циннилла, добропорядочный римский ребенок, знавший теологию. — Он везде в Риме, поэтому и Рим — Наилучший и Величайший.
— Какая хорошая фламиника получилась бы из тебя!
— Я постаралась бы. Ради тебя. — Она подняла голову и посмотрела на него. — Если Сулла приказал тебе развестись со мной, а ты отказался, значит ли это, что он постарается убить тебя? Поэтому ты уезжаешь, Цезарь?
— Конечно, он постарается меня убить, и поэтому я уезжаю. Если бы я остался в Риме, он мог бы легко меня убить. У него слишком много слепых исполнителей, и никто не знает ни их имен, ни их лиц. Но где-нибудь в другом месте у меня будет шанс остаться живым. — Цезарь несколько раз подбросил ее на коленях, как это делал еще в те дни, когда она только пришла жить к ним. — Ты не должна беспокоиться обо мне, Циннилла. Нить моей жизни слишком прочна для ножниц Суллы, ручаюсь! Твоя задача — сделать так, чтобы мама не беспокоилась.