Фавориты Фортуны
Шрифт:
— Возможно, он отправился кого-нибудь навестить, — сказала жена хозяина.
— Похоже, — отозвался незнакомец, вдруг засомневавшийся. — Интересно бы узнать. Заметная пара, правда? Ахилл и Аякс, — продемонстрировал он свое образование. — Меня поразили их лошади. Стоят целое состояние! Значит, у них есть деньги.
— А возможно, и земля в Реате, — добавил хозяин. — Ручаюсь, лошади оттуда.
— От него так и несет Палатином, — сказал пришелец, которого все больше и больше охватывала подозрительность. — Кто-то из известных семей. Да, у него водятся деньги.
— Если и водятся, то не с ним, — сказал хозяин раздраженно. —
Выдержав сражение с ухудшившейся погодой, когда они поднимались на отроги Фисцелльских гор, Цезарь и Бургунд наконец прибыли в Нерсы.
Мать Квинта Сертория была вдовой уже больше тридцати лет и выглядела так, словно у нее никогда и не было мужа. Она всегда напоминала Цезарю покойного, много оплакиваемого Скавра, принцепса Сената: небольшого роста, вся в морщинах, с очень поредевшими волосами, что странно для женщины. Но у нее были очень красивые зеленые глаза, не замутненные старостью. Трудно представить себе, что такая кроха сумела родить такого большого человека, как Квинт Серторий.
— У него все хорошо, — сказала она Цезарю, выставляя на старый, но очень чистый стол продукты своей коптильни и запасы из кладовой.
Здесь вели деревенский образ жизни. Обедали все за общим столом, сидя на стульях.
— Ему легко удалось стать губернатором Ближней Испании, но теперь, когда Сулла заделался диктатором, он ждет больших неприятностей. — Она весело засмеялась. — Ничего, ничего, Квинт Серторий еще сделает жизнь Суллы потяжелее, чем жизнь бедного мальчика Мария! Он был воспитан слишком мягкотелым. Чудесная женщина Юлия. Но слишком мягкая. А Марий был слишком далеко, когда мальчик рос. У тебя та же история, Цезарь: отец был далеко. Но зато твою мать не назовешь мягкой, правда?
— Правда, Рия, — улыбнулся Цезарь.
— Во всяком случае, Квинту Серторию нравилась Испания. Всегда нравилась. Они с Суллой были там, когда много лет назад шпионили среди германцев. У него германская жена и сын в Оске, как он мне сказал. Я рада. Иначе у него не было бы никого.
— Он должен жениться на римлянке, — строго сказал Цезарь.
Рия надтреснуто засмеялась:
— Только не он! Не мой Квинт Серторий! Не любит женщин! Германка получила его, потому что он должен был жениться, чтобы иметь возможность жить в том племени. Нет, он не любит женщин, — она сложила губы трубочкой и покачала головой, — да и мужчин не любит.
Некоторое время разговор крутился вокруг Квинта Сертория и его подвигов, но в конце концов Рия выговорилась на эту тему и перешла к тому, что предстояло Цезарю.
— Я бы с радостью оставила тебя у себя, но слишком хорошо известна наша связь, и ты не первый беглец: мой кузен Марий в свое время прислал ко мне царя вольков-тектосагов, ни больше, ни меньше. Его звали Копилла. Очень приятный человек! Довольно цивилизованный для дикаря. Конечно, его повесили в темнице, после того как мой кузен Марий одержал победу. Я смогла скопить кое-какие сбережения, пока несколько лет заботилась о нем для моего кузена Мария. Кажется, четыре года… Он всегда был щедрым, мой кузен Марий. Заплатил мне целое состояние за ту работу. Да я сделала бы это и даром. Копилла составлял мне компанию… Квинт Серторий не был домоседом. Ему нравится война. — Она пожала плечами, хлопнула себя по коленям и перешла к делу. — Знаю я одну пару, которая живет
— Завтра, — сказал Цезарь.
Но она покачала головой:
— Не завтра! И не послезавтра. Будет сильная метель, и ты не найдешь дорогу. Ты не сможешь даже понять, где находишься. Германец окажется подо льдом прежде, чем сообразит, что там вообще есть река! Ты останешься у меня, пока зима не установится.
— Установится?
— Пока не закончатся метели и не наступит настоящий мороз. Тогда можно будет идти без боязни. Лед будет толстым. Трудно на лошадях, но ты доберешься. Пусть германец идет впереди. Копыта его лошади достаточно широки, животное не будет скользить, и твой изящный конь сможет спокойно пройти следом по шершавому льду. Подумать только, привести такого коня сюда, да еще зимой! Ты с ума сошел, Цезарь.
— Моя мать тоже это говорила, — печально сказал Цезарь.
— Она-то умная. Сельские сабиняне — лошадники. Поэтому твое красивое животное заметят. А там, куда вы пойдете, никто не обратит на него внимания. — Рия ухмыльнулась, показав несколько черных зубов. — Но тебе только восемнадцать, в конце концов. Ты еще научишься.
Следующий день доказал, что Рия была права, говоря о погоде. Снег продолжал сыпать, навалив огромные сугробы. Если бы Цезарь и Бургунд не расчистили снег, уютный каменный дом Рии вскоре был бы совсем занесен, и даже Бургунд не смог бы открыть дверь. Снегопад продолжался еще четыре дня, затем местами стало появляться голубое небо, а воздух значительно похолодал.
— Я люблю, когда приходит зима, — сказала Рия, помогая им утеплять соломой конюшню. — В Риме холодная зима — несчастье, а в эту декаду у нас очень холодные зимы. Но здесь, по крайней мере, она чистая и сухая, как бы холодно ни было.
— Мне надо скорее уйти, — сказал Цезарь, орудуя сеном.
— Учитывая, сколько лопают твой германец и его коняга, я буду только рада, когда вы уйдете, — сказала мать Сертория, посмеиваясь. — Но не завтра. Может быть, послезавтра. Если станет возможно проехать между Римом и Нерсами, здесь тебе будет небезопасно. Когда Сулла вспомнит меня — а он должен вспомнить, он очень хорошо знал моего сына, — он первым делом пришлет сюда своих наемников.
Но гостям Рии не суждено было уйти. В ночь, когда они планировали отъезд, Цезарь захворал. Хотя на улице трещал жуткий мороз, дом был хорошо прогрет, как это принято в деревне: жаровни стояли вдоль каменных стен и добротные ставни не пропускали ветер. Но Цезаря бил озноб, и ему становилось все хуже.
— Мне это не нравится, — объявила Рия. — Я даже слышу, как стучат твои зубы. Но это длится слишком долго, чтобы быть простой лихорадкой. — Она положила ему руку на лоб и поморщилась. — Ты горишь! У тебя голова болит?
— Очень, — пробормотал он.
— Завтра ты никуда не поедешь. Иди сюда, германская глыба! Положи твоего хозяина в постель.
Цезарь оставался в постели, его трясла лихорадка, мучил кашель, не переставала болеть голова, его рвало.
— Caelum grave et pestilens — малярия, — сообщила знахарка, пришедшая к больному.
— Это не типичная малярия, — упрямо сказала Рия. — Это не четырехдневная и не трехдневная малярия. И он не потеет.
— Это малярия, Рия. Только необычная.