Фазы неизбежности
Шрифт:
— Я всего лишь ответил на твой вопрос, — фон Кролок едва заметно пожал плечами. — У каждого из нас в свое время был выбор, фрау Дарэм. Я сделал свой на балу, когда твоя дальнейшая судьба зависела только от меня. Ты же сделала свой сегодня в полностью аналогичной ситуации и, согласись, это в некотором роде справедливо. Решение за решение, если можно так выразиться, — граф прищурился, глядя куда-то вдаль. — К тому же, представим на мгновение, что ты действительно оказалась полностью готова со мной покончить не только мысленно, но и на деле. Представим, что план у меня все же был, и я каким-то образом «пережил» сегодняшнюю ночь. Что дальше, Нази? Думаю, не ошибусь, если скажу — подобные решения, как правило, принимаются один раз, так что, помешай я первому покушению, следом за ним непременно последовало бы еще одно, и еще одно… Немного зная твое упорство, драгоценная моя
Дарэм предпочла промолчать, сквозь пелену опустившейся на нее сразу после позорного — уже второго в ее практике — бегства из склепа апатии ощутив нечто, похожее на тягостную неловкость. Тон у фон Кролока был спокойный и даже как будто бы сочувственный, словно то, что Нази и впрямь могла его прикончить, равно как и будущие возможные попытки женщины сделать это, не слишком-то его тревожили. Впрочем, они оба прекрасно понимали, что новой попытки действительно не последует. Граф был абсолютно прав — такие решения принимались один раз. Рубикон был перейден, и дым от сожженных мостов хинной горечью першил у Дарэм в горле. Сидя на ледяном камне, она медленно остывала, и черное, уродливое пепелище, по которому еще несколько часов назад плясало жгучее пламя поддерживающей ее ненависти, медленно покрывалось снегом, так же, как темная гладь озера, промерзшего до самого дна.
— Помнится, с фрау Борос вы не церемонились, — вновь отворачиваясь к лесу, заметила она, просто для того, чтобы хоть что-нибудь сказать.
— Вероятнее всего, потому, что моя ненависть к ней не имела ничего общего с твоими эмоциональными порывами, и я весьма искренне, на протяжении долгих восьми лет желал ей смерти, — откликнулся фон Кролок. — Кристина была жестокой, взбалмошной, капризной стервой, да простится мне подобная характеристика в отношении дамы. Она, как и прочие вампиры, населявшие замок прежде, не видела ничего предосудительного в убийствах из прихоти или ради развлечения, потакая любым своим желаниям.
— Вы говорите так, словно вы, я или Герберт в сути своей представляем что-то иное, — глухо проговорила Нази. — Все мы здесь убийцы, а уж получаем мы от этого удовольствие или нет, вопрос десятый.
— С этим я, пожалуй, спорить не стану, — сказал граф. — И все же разница существует. Мы несомненно, убийцы, Нази. Однако, признай, ничуть не более жестокие и кровожадные, чем сами смертные. А может статься, что и менее. Люди во все века истребляли друг друга десятками, сотнями, тысячами, и зачастую по причинам, весьма далеким от веских. Убивают за деньги, за власть, за положение в обществе, убивают на не ими развязанных войнах, ради интересов тех, кого никогда не видели, убивают за идеи и даже во имя Бога, завещавшего жить в любви и мире. Убивают из ревности, из зависти или просто ради забавы. В то время, как мы убиваем лишь для того, чтобы утолить свой голод, или ради защиты, что роднит нас скорее со зверями, чем с людьми, и я, признаться, в данном случае рад подобному сходству. Что же касается Кристины и ей подобных… говоря о «нас», я говорю исключительно о себе, о тебе и о моем сыне, поскольку мне, признаться, чужд пресловутый «видовой патриотизм». Все носферату так же отличаются друг от друга, как и люди, а посему, будучи вампиром, отвечать за всех немертвых разом было бы столь же смехотворно, как, будучи смертным, отвечать за все человечество, не находишь? Куда разумнее, полагаю, ограничивать сферу ответственности самим собой и теми, кто находится под твоим покровительством. Однако, Нази, вернуться к этому вопросу мы можем позднее, если тебе будет угодно. Я не стал мешать твоему уединению, полагая, что тебе есть
Дарэм хотела было возразить, заметив, что до рассвета, по ее прикидкам, оставалось еще около сорока минут, а затем подумала, что это по большому счету бессмысленно. Как, впрочем, и все остальное. Поднявшись, наконец, со своего места, она повернулась к графу, который с невозмутимым видом, слегка наклонившись, взял из ее рук злосчастный топор, словно тот был не более, чем ношей, которую воспитанной леди не пристало носить самостоятельно.
— Думаю, отныне я вполне могу считать его чем-то наподобие памятного подарка, — едва заметно усмехнувшись, сказал он, после чего свободной рукой аккуратно смахнул с волос собеседницы покрывший ее голову снег.
— И насколько вы были уверены в том, что у меня не получится? — про себя отметив этот тошнотворно собственнический жест, мрачно поинтересовалась у него Дарэм.
— Хм… — положивший ладонь на ее острое плечо фон Кролок на мгновение задумался или, вероятнее всего, сделал вид, будто задумался: — Говори мы о ком-то другом, я бы сказал, что восемь с половиной к полутора, однако в вашем случае, драгоценная моя фрау — семь против трех.
С этими словами граф шагнул прямиком в холл собственного замка, увлекая следом свою так и не состоявшуюся убийцу. В последнем своем заявлении он немного лукавил — если бы речь шла об игре в так называемую «русскую рулетку», о которой граф был немало наслышан, в доставшемся ему револьвере пуль было бы ровно столько же, сколько пустых гнезд.
Комментарий к Фаза 2. Гнев
1) Николай Кузанский — один из крупнейших немецких мыслителей XV века, философ, теолог, учёный-энциклопедист, математик, церковно-политический деятель ну и кардинал еще, до кучи.
Уильям Гарвей — видный английский медик, заложивший основы таких наук, как физиология и эмбриология.
Роберт Бойль — натурфилософ, физик, химик и богослов англо-ирландского происхождения.
========== Фаза 3. Депрессия ==========
— Убирайтесь к черту, пустоголовое создание, я более не намерен с вами спорить! — глядя в абсолютно черные, сверкающие бешенством глаза Их Сиятельства, Дарэм поняла, что, несмотря на выбранный тон, граф только что дал ей очень дельный совет, пренебрегать которым было бы попросту опасно. — Все, на что вы годитесь — своим присутствием отравлять мое существование, которое достаточно омерзительно и без вашего ослиного упрямства!
— Экий Версаль… — под нос себе пробормотала Нази, отступая к двери. Впрочем, бормотание это оказалось не настолько тихим, как она рассчитывала, и по исказившемуся лицу графа стало ясно, что сейчас в Дарэм, в лучшем случае, чем-нибудь швырнут, а в худшем — попытаются открутить ей голову, не прибегая к помощи подручных средств. — Все. Считайте, меня здесь нет, и никогда не было.
С максимально доступным в ее нынешнем немертвом состоянии проворством выскользнув из графского кабинета, Нази подчеркнуто аккуратно и тихо притворила за собой дверь, в которую лишь мгновением позже глухо ударилось нечто увесистое. По полу стремительно простучали шаги — и в замке со скрежетом провернулся ключ.
Интереса ради Дарэм еще несколько секунд прислушивалась к звукам, доносящимся из запертой комнаты — некоторое время Их Сиятельство молчал, мечась по собственному кабинету из угла в угол, а затем с губ его сорвалось ругательство настолько непотребное, что Нази только и осталось, что покачать головой и отправиться восвояси. Не сказать, будто она совершенно не ожидала от Кролока столь глубинных познаний — во времена войн, в которых некогда не повезло поучаствовать и графу, сами приказы нередко отдавались в формате далеком от куртуазной нормы, превращая поле сражения в поле брани в самом что ни на есть прямом смысле этого слова. Однако в обычное время фон Кролок не позволял себе подобных высказываний, считая ругательства недостойным способом выражения мыслей, так что потолком грубости в его исполнении по праву могло считаться выражение «черт возьми».
От нечего делать заглянув в расположенную этажом ниже гостиную, Нази обнаружила в живописной позе раскинувшегося на диване виконта, который, положив раскрытую книгу себе на грудь, глубокомысленно рассматривал потолок.
— Довела все-таки, — не отрывая взгляда от люстры, не без злорадства констатировал он. — Ну и какой же формальный повод папА нашел на этот раз?
— Сам как будто не слышал, — получив в ответ едва заметное покачивание головой, означавшее, что подслушивать Герберт начал слишком поздно, Нази пояснила: — Мы не поделили график моего питания. Он считает, что смысл имеют девятые сутки, а я — что десятые.