Федин
Шрифт:
Можно напомнить об автобиографических истоках «темы» Льва Толстого в романах трилогии (собственные переживания Федина в молодости, связанные с «уходом» и смертью писателя, художническое преклонение перед Толстым с начала 30-х годов, многие последующие посещения Ясной Поляны и т. д.). Однако побудительные мотивы, повлекшие возникновение в трилогии персонажа, который находится все время как бы "за кулисами" действия, но является одним из важнейших действующих лиц романов, конечно, гораздо более многообразны. Причем в последнем романе «тема» эта обретает более широкое звучание.
Образ Льва Толстого в «Костре» —
На социально-нравственные мотивы, повлекшие возникновение «темы» Льва Толстого в трилогии, указывал Федин. "Замысел в целом, — отмечал писатель, — определился временем действия — 1910 годом. А можно ли было, изображая тогдашнюю русскую интеллигенцию, людей искусства, обойти такое событие этого года, как смерть Льва Толстого?.. По моему представлению, исторически существенные мотивы вынесли опять на важнейшее место «тему» Льва Толстого и в «Костре»… Прежде всего — это элементы духовной переклички двух Отечественных войн, что возникла в самой жизни с момента немецко-фашистского вторжения и в которой особое место занимала фигура создателя национально-исторической эпопеи "Война и мир". Далее, что также немаловажно для «Костра» как произведения исторического жанра, — это роль Тульской обороны в событиях первого военного полугодия, благодаря чему был сорван фашистский план захвата столицы, близость к Туле Ясной Поляны, осквернение оккупантами могилы Толстого и т. д. Все это, вместе взятое, открыло писателю новые грани в продолжении «темы» Льва Толстого в романе, которым замыкается сюжет "Первых радостей" и "Необыкновенного лета"…
То, что продолжение дилогии — роман «Костер» — можно будет завершить в два года, как поначалу намеревался Федин, оказалось иллюзией. Напротив, работа растянулась почти на три десятилетия. Причин для этого было много, и самых разных. Слишком большие внутренние задачи ставил художник. Много сил и времени поглощала деятельность в Союзе писателей, которой Федин отдавался с обычной добросовестностью, а груз обязанностей возрастал. Начинало сдавать здоровье, пришла старость… Работа растягивалась, прерывалась долгими паузами, потом затевалась с новым жаром….
Первая книга романа «Костер» — «Вторжение» была опубликована лишь в самом конце 1961 года, в четырех номерах журнала "Новый мир". Но вопреки прежним намерениям и она не исчерпала замысла, а требовала продолжения. Логика повествования диктовала необходимость второй книги романа, получившей название "Час настал". Только она должна была открыть читателю окончательную взаимосвязь, соотнесенность и цельность всех частей многотомного ансамбля. Время от времени автор передавал в журнал и газеты новые главы. Трилогия уже, по существу, превращалась в тетралогию…
К своей растянувшейся работе над
— Как, Константин Александрович, — спрашивает, — «Костер»? Горит?
— Да… вот подбрасываю полешки…
— Наверное, много всяких отвлечений, общественная работа заедает? — деланно сочувствует притворщик.
— Да, хватает… совсем запредисловился, — вздыхает романист.
— Восхищаюсь вами… Наверное, нелегко столько лет держать в голове одну вещь? — льстиво продолжает притворщик. — Если не ошибаюсь, кажется, еще до войны начали трилогию?
— Да, уже больше тридцати лет сочиняю… — соглашается автор. — Но, знаете, Гёте работал над «Фаустом» пятьдесят семь лет. Так что срок еще не вышел…
— Не люблю второй части «Фауста». Туманно, аллегорично, вымученно… — морщится критик.
— Но все-таки это "Фауст"! — победно изрекает романист.
Работа над «Костром» продолжалась. Федин словно бы не хотел или не мог оторваться от любимых героев, боялся отпустить их от себя. Он питал их тем, чем жил сам. Произведение, которое с перерывами писалось почти три десятилетия, оставаясь романом, поневоле обращалось в художественный дневник мыслей и чувств писателя за столь долгое время и, как дневник, оборвалось на полуслове…
Федина считали трезвым, рассудительным человеком. Он и действительно был таким. Во всем, кроме искусства. Тут он не знал удержу, был азартен, ставил перед собой тайные гордые задачи. С кем состязался он, мучительно вытачивая каждую фразу, каждое слово своего эпического полотна о войне?
Федин не смог закончить последнего романа трилогии, снедаемый, быть может, среди прочего и недостижимой высотой тех требований, которые себе определил… Но то, что написано даже уже и слабеющей рукой больного, полуслепого человека, написано с той полнотой самоотдачи и тем вершинным представлением об искусстве, которое всегда носил в себе Федин. Он хотел идти, ползти, карабкаться в гору до конца…
В ПЕРВЫХ РЯДАХ МАСТЕРОВ КУЛЬТУРЫ
…Весна 1953 года, отмеченная многими переменами в жизни страны, была особенно трудна для Федина. Долго и тяжело болела Дора Сергеевна. 11 апреля она скончалась.
Когда во время ленинградской блокады у Доры Сергеевны умерла мать, Федин, находившийся в отъезде, среди слов участия и ободрения написал жене то главное, чем она для него являлась: "Ты ведь настоящая сердцевина нашей жизни, без тебя мы жить не можем". Такой она и была, эта маленькая мужественная женщина, легкая, приветливая, с добрыми, ласковыми глазами…
"Снова на даче, со вчерашнего дня вместе с Ниной, — записывал в дневнике Федин, еще не придя в себя, на шестой день после смерти жены. — То, что здесь никогда не будет Д., чувствуешь сильнее всего в вещах: вдруг становится понятно, что их не было бы без нее, что сейчас они потеряли свое содержание, потому что стали не нужны, что смысл их состоял только в моих разговорах о них с нею, в том, что они служили нам, а не в отдельности мне или ей…