Федор Алексеевич

Мосияш Сергей Павлович

— Пусть и он простит нас, — загалдели в разнобой на берегу. — Не надо ль ещё чего святому отцу?

— Нет, не надо, — отвечал Чепелев. — Спасибо за принос.

Струг отходил от берега, на котором толпились сердобольные крестьянки и отирали слёзы, глядя вслед отплывающим, искренне жалея святого старца.

— Надо бы поесть, — предложил Иван Никону. Тот кивнул согласно головой, бормоча молитву:

...Хлеб наш насущный подавай нам на каждый день и остави нам долги наши, яко мы оставляем должникам нашим...

Однако съел Никон мало:

сделал несколько глотков молока, отщипнул кусочек хлебца, и всё.

— Может, яичко очистить? — предложил Чепелев.

Никон отрицательно покачал головой.

— Спасибо, сын мой. Я ныне более духовной пищи алкаю. — И опять блаженно вытянулся на сене, устремив взор в голубое бездонное небо, бормоча какие-то псалмы.

Чепелев прошёл на корму к кормчему, и с ним они хорошо позавтракали, опорожнив туесок молока, съев по калачу и по нескольку яиц.

— Скоро Волга, — сказал струговщик, — а там, даст Бог, через пару дён добежим и до Ярославля.

— Дай Бог, дай Бог, — пробормотал Чепелев не столько соглашаясь с кормчим, сколь в душе сомневаясь в благополучном окончании пути. Уж больно ненадёжен был старец.

Предчувствие не обмануло Чепелева. Через два дня вышли в Волгу, а ещё через день Никону стало совсем плохо. Он с мольбой смотрел на Чепелева, пытался что-то сказать, но, видимо, ему уже и язык плохо повиновался.

— Что, отче? — склонился к нему Иван. — Плохо? Да?

Из бормотанья старика он понял только одно: «К берегу, к берегу».

В это время струг поравнялся с устьем небольшой речки и Чепелев велел струговщику править в эту речку. Едва вошли в неё, как Чепелев заторопил кормщика:

— Приставай. Чалься. Да скорее же!

Струг ткнулся к берегу, струговщик спрыгнул на землю с концом верёвки, дабы надёжней зачалить свою посудину. Но Чепелев приказал:

— Успеешь с этим. Давай на берег его живенько. Он хочет на земле, на тверди помереть.

Струговщик сошёл в воду, наклонился через борт, подхватил Никона на руки и медленно понёс на берег, с трудом вытаскивая вязнущие в иле ноги. На берегу, выбрав сухое затравевшее место, осторожно опустил старца на землю. Тот смотрел в небо, что-то бессвязно бормотал, дышал часто и коротко, словно запыхавшееся в беге животное. Потом зевнул и вдруг затих. Затих с открытыми глазами.

Чепелев подошёл, перекрестился и прикрыл умершему глаза.

— Царство ему небесное, — и снова перекрестился.

Так 17 августа 1681 года скончался старец Никон, главный виновник церковного раскола, на много веков вперёд взмутивший души православных.

С великими трудностями Чепелев исполнил государеву волю, доставил в Москву Никона. Правда, уже не живым, в грубо сколоченной домовине.

Отпевал покойного архимандрит Герман в церкви Воскресенского монастыря, того самого, куда так стремился и просился Никон. Там же он был и похоронен. На похоронах присутствовал и государь Фёдор Алексеевич, ещё не оправившийся от двух смертей самых близких ему людей.

Царь плакал, все видели его

крупные слёзы, катившиеся по щекам и блестевшие на короткой тёмной бородке его.

«Жалеет старца», — думали они.

«Кается, что опоздал с прощением», — мыслили другие.

И, пожалуй, все были правы, но лишь отчасти. Фёдор Алексеевич, расстроенный грустной процедурой отпевания, плакал о всех ранее ушедших — и о сыне с женой, и об отце с братом Алексеем, и даже о себе уже, ныне пока живущем. Но знал, чуял, что скоро грядёт и его уход из мира сего, и оттого слёзы сами непрошенно туманили взор. Безрадостно живому видеть смерть и думать о ней, неминучей.

Прав оказался Тараруй, брякнув о «троице», едва ль не через месяц последовал Никон за молодой царицей. Хотя, конечно, Хованский не его имел в виду.

Глава 49

ОТ УЧИЛИЩА К АКАДЕМИИ

В отношениях между патриархом и царём наступило некоторое охлаждение после того, как царь принял указ о запрещении боярам, дворянам и приказным людям носить длинные охабни и однорядки. Велено было всем переодеться в короткие кафтаны, в каких давно уже щеголяла цивилизованная Европа. Все догадывались, по чьей подсказке был писан указ. Ясно, что без Агафьи Семёновны тут не обошлось. Происхождение польское, на Польшу и равняется.

После смерти Агафьи многие думали, что царь постепенно забудет об этом указе. Ан нет, заметив Одоевского, явившегося в Думу в старой одёжке, государь тут же сказал вежливо, но твёрдо:

— Яков Никитич, ступай домой и, пожалуйста, переоблачись.

Старый боярин перечить государю не посмел, побежал домой переоблачаться. А Фёдор тут же сделал выговор дворецкому:

— Чтоб не только во дворце, но и в Кремле я не видел охабней и однорядок на служилых.

— А как же со священнослужителями быть?

— То другая стать, это дело патриарха.

И хотя царь не коснулся иереев, Иоакиму всё равно новшество не по душе пришлось.

— Старину опасно рушить, государь, — сказал он Фёдору наедине, достало мудрости не принародно замечание сделать.

И Фёдор понял, что патриарх намекает на никоновские новшества, когда-то расколовшие Церковь.

— Но, отец святой, я же не трогаю твою епархию. И если, скажем, иерею отправлять службу в храме длинное платье не помеха, то человеку служилому оно даже на коня сесть мешает, я уже не говорю о беге или рукопашном бое.

— А брадобритие?

— Что «брадобритие»?

— Твой отец не разрешал брить бороды, а ныне, гляжу, и в Думе являются безбородые. Куда ж это годится, сын мой, на месте бороды голая коленка. Стыдобища! Тьфу!

— Но ум-то не в бороде, отец святой, — усмехнулся Фёдор. — Он в другом месте.

Эта царёва усмешка обидела патриарха, он ушёл рассерженный. Трудно молодым со старыми, но и старикам с молодыми не легче. А Иоаким был в три раза старше государя и, конечно, считал себя мудрее.