Федор Алексеевич
Шрифт:
— Зачем это тебе, Данила?
— Значит, надо, — отвечал тот. — Тебе что, жалко?
Атаман догадывался, что Бибиков ищет донос на себя, а потому успокоил:
— Если будет кляуза, не боись. Я сам её тебе принесу.
— Принесёшь?
— Принесу. Истинный Христос.
— Ну, гляди, атаман. За принос с меня будет добрый поднос. Не пожалеешь.
С этого дня Данила почувствовал себя настоящим царём в округе, вот тут-то и полезла из него всякая дрянь, до времени копившаяся в недобром сердце его. И однажды, когда
— Это за тебя, жену и отца. А за детей почему не привёз?
— Я думал, не надо. Я думал, что то только Юрию было надо.
— Ах ты тварь! — схватил за ухо Омолона Бибиков, даже не дав себе труда подумать, о каком Юрии бормочет тунгус. А ведь бедный Омолон называл имя Крыжановского.
— Ой, пусти, Бибик, — просил тунгус, — мне больно, однако.
— Ну это ещё не больно, — свирепея, отвечал Бибиков. И тут на глаза ему попался нож, лежавший на столе. Он схватил его. — Вот сейчас тебе будет больно, тварь!
И, оттянув раковину, отсёк ухо под корень и швырнул его к порогу.
— Ой-бой, — закричал Омолон, зажимая рукой хлеставшую кровью рану. — Ой, Бибик, зачем нехорошо делал? Зачем обижал Омолон? Ой-ой!
— Пошёл вон, скотина. И в следующий раз, если не привезёшь за детей, отрежу нос.
Несчастный Омолон исчез, забыв о порохе, который надеялся выпросить у грозного «Бибика», но захватил с собой отрезанное ухо, или надеясь пришить его, или просто не захотел бросать родное ухо на поруганье злому человеку Весть о том, что «злой Бибик» отрезал ухо Омолону, быстро разнеслась по стойбищам охотников.
Глава рода Зелемей позвал к себе Омолона, чтобы воочию убедиться в содеянном. Омолон приехал к Зелемею и ухо своё привёз в кармане.
— Вот смотри, Зелемей, отрезал мне Бибик ухо, словно я олень или медведь.
— Медведю бы он не отрезал, — молвил Зелемей, и Омолон, подумав, согласился с этим: «Медведь бы сам Бибику уши вместе с головой оторвал бы. Верно сказал Зелемей, не зря старшина в роде».
Омолон смотрел на Зелемея, ждал, что он ещё скажет. Ведь, кроме Зелемея, некому больше заступиться за Омолона. И Зелемей сам понимал, что от него ждут какого-то решения. Раз вождь, то и решать должен. Долго думал Зелемей, никто ему не мешал думать. Жена даже хворост для огня не стала ломать, чтобы не мешать мужу думать.
— Вот что, — наконец проговорил вождь, — отвези это ухо приказному атаману. Покажи ему. Он решит, что делать. Может, накажет Бибика.
— Нет, Зелемей, не поеду я к атаману Он друг Бибика, может отрезать мне другое ухо. Тогда чем я буду зверя наслушивать?
— Боишься?
— Боюсь, Зелемей. Пошли кого другого, у кого два уха.
— Хорошо, пусть едет к приказному Кулантай, но только ты должен отдать ему это ухо.
Омолон обрадовался, отдал ухо Кулантаю, чтоб он мог показать его атаману как доказательство вины Бибика.
— Только ты потом верни мне
Приказной атаман, выслушав Кулантая и посмотрев ухо, сказал:
— Нехорошо сделал Данила, очень нехорошо Я напишу ему срамную грамоту, а ты отнеси, отдай ему.
— А ты сам не можешь пойти и посрамить его, — спросил Кулантай, плохо понимая, что значит «срамить», но догадываясь, что это должно быть неприятно Бибику.
— Нет, Кулантай, на словах срам на вороту не виснет, а вот на бумаге.. —говорил атаман, строча записку «Данила, на тебя с жалобой, прими меры. С тебя бутылка».
— Вот отнеси и отдай, — подал приказной записку Кулантаю.
— Она срамная? Да?
— Срамная, срамная. Иди.
Кулантай читать не умел, а потому ему было интересно, как грамота будет действовать на Бибика.
— Он прочитает. Да? А что потом?
— Там сам увидишь.
Кулантай пошёл к ясачной избе и на всякий случай крепко завязал под бородой шапку. Кто его знает, этого Бибика, вздумается ему отрезать ухо Кулантаю, ан ухо-то и не достать. Кулантай — не дурак, Кулантай всё предусмотрел.
Открыл дверь, вошёл, поздоровался:
— Здравствуй, господин Бибика.
— Здравствуй, — буркнул Данила. — Ясак привёз?
— Нет.
— А чего ж явился?
— Я принёс тебе срамную грамоту, Бибик.
— Чего, чего? — нахмурился Бибиков. — Какую ещё срамную грамоту?
— Её написал тебе сам приказной атаман и сказал, что шибко, шибко она тебя посрамит, однако.
— А ну-ка, ну-ка, — заинтересовался Бибиков. — Покажи.
Кулантай отдал записку. Бибиков прочёл её и едва сдержался, чтобы не расхохотаться: «Вот чёртов атаман, не забыл уговор. Будет тебе бутылка. А что ж мне с этим дураком делать? Надо что-то такое, чтоб отвадить навсегда охоту жаловаться. Но что?»
И тут он опять увидел свой нож на столе.
— Иди-ка сюда, — позвал он почти ласково Кулантая.
Тот подошёл.
— Вот посмотри, что тут написано, — положив на стол записку, сказал Бибиков.
— Но я не умею читать, Бибик.
— Но ты всё же посмотри. Да ближе, ближе. Не бойся.
И когда Кулантай склонился над запиской, пытаясь угадать, что же в ней такое, Бибиков неожиданно ухватил его за нос и отпласнул его по самый хрящ ножом.
— Вот тебе, рыло немытое! Чтоб не совал свой нос, куда тебя не просят.
Зелемей очень сердился, узнав об этом;
— Все русские люди плохие! И атаман плохой, и сборщик ясака нехороший человек. Только великий государь хороший у нас, надо писать ему челобитную. Тогда, три года назад, великий государь наказал злых людей: Ярыжкина с Крыжановским. Их секли, они как волки выли. Так им и надо было. Надо, чтоб великий государь атамана с Бибиком наказал. Надо писать великому государю.
Все кивали головами: «Надо писать великому государю. Государь добрый, он заступится за нас».