Федор Годунов. Потом и кровью
Шрифт:
Утром все запорожцы собрались на берегу реки, чтобы решить, что делать дальше.
— Пошли, — позвал и нас какой-то сечевик, решительно махнув рукой. — Старшины всех на совет зовут.
— Почему не сходить, раз зовут, — степенно пригладил усы Порохня. — По всему видать спор промеж Старшины вышел, раз сечевиков сзывать начали, — пояснил он мне.
Ну, да. Мы же в походе сейчас. А в походе кошевой волен единолично решать, как дальше действовать. Да видно опять Бородавка с Сагайдачным к взаимному консенсусу прийти не смогли. Вот и решили на казацкий суд свой спор вынести. Хотя, может быть как раз наоборот. Что-то
Тройка лидеров запорожского похода, залезли на одну из чаек, чтобы их было лучше видно почти трёхтысячной толпе. Я всмотрелся в мрачное лицо Яцко Бородавки, полюбовался кислой рожей Сагайдачного, скользнул мимолётно взглядом по насупившемуся Тискиневичу. Судя по увиденному, тут второй из моих вариантов более верным будет. Ничем хорошим с такими лицами нас порадовать не могли.
Ну, ладно. Посмотрим. Может, я просто нагнетаю?
— Други мои! — начал кошевой, как только все собрались. — Сами ведаете, что произошло. Перекрыли собаки неверные единственную дорогу цепью, да из пушек палят, грозя смертью лютой каждому, кто мимо крепостей их поганых пройти попытается. Вот и нам изрядно досталось, товарищи. Четыре чайки на дне Днепра лежат, две хоть и доплыли до берега, а не многим лучше будут. Почти полсотни наших сотоварищей погибло в той бойне лютой, что нам басурманы устроили, — Бородавка помолчал, давая запорожцам время осмыслить всю глубину постигшей их трагедии. Ответом ему была тишина. Молчат сечевики, скорбно опустив головы. Только окрепший ветер усы с чубами теребит, да волны о чайки ритмично плещутся. — Вот только есть ли на этом свете сила, что может казака остановить? — спросил, между тем, Бородавка, прожигая слушавших яростным взглядом. — Нет такой силы! Так вот, панове. Я думаю так. Дождёмся мы ночи, да ударим дружно на крепость турецкую Ислам-Кермен, а с реки к ней чайки подойдут, чтобы огнём из пушек своих товарищей поддержать. Возьмём крепость, опустим цепь, что реку перегораживает, да и пропустим чайки. Дело предстоит нелёгкое, хлопцы, — признался в конце своей речи, кошевой. — Но, если дружно насядем, да смерти не побоимся — должны мы нехристей одолеть.
Казаки загудели, обсуждая услышанное. Кто-то рвался в бой, призывая старейшин вести на крепость, кто-то выражал сомнения в разумности плана, говоря, что все мы под этой крепостью и поляжем.
— Этот план мы обсудили со всеми старейшинами и куренными атаманами, — выступил вперёд Сагайдачный, поклонившись казакам. — Погибнут многие, тут спору нет. Да что там говорить, может так случится, что все мы у крепости этой поляжем, — обвёл он мрачным взглядом притихшее войско. — Но ляжем в бою, с честью, досыта кровушки басурманской пролив! Лучшего плана всё равно придумать нельзя, но если есть кому что сказать, то говорите. Или кто хочет на милость турок сдаться и ноги им целовать? Так тем с нами не по пути.
Крикуны смолкли, не найдя, что возразить обозному старшине.
— Так что, хлопцы, есть у кого из вас другой план, как ворога одолеть, да мимо крепостей турецких до Сечи пройти? — ещё раз спросил кошевой, уперев руки в бока.
— Есть! — решившись, я выступил вперёд, почувствовав, как рубаха на спине покрывается липким потом.
— Тебе бы и помолчать можно было, Чернец — окинул меня мрачным взглядом Сагайдачный. — Не казак ты вовсе, да смутьян к тому же, чудом казни избежавший, — и махнул рукой, давая понять, что и слушать меня не собирается.
—
— К тому же, ту же Варну мы благодаря его совету малой кровью взяли, — поддержал Данилу Бородавка. — Голова у хлопца варит, а, значит, и выслушать его не грех. Вдруг ещё что дельное скажет? Иди, сюда, Чернец, да встать рядом, чтобы все тебя видели, — махнул он рукой, подзывая к себе. — Только попусту тут не мели, недосуг нам. Дело говори, раз есть что сказать.
Я залез на лодку, встал рядом с кошевым, окинул взглядом запорожцем. Под прицелом тысячи глаз сразу стало неуютно.
Вот зачем я опять высунулся? Хоть на воинском совете у запорожцев каждый участник похода высказаться право имеет, выскочек тут особо не любят. Особенно, если этот выскочка — чужак. Если моя идея не понравится, запросто могут и по шее надавать, невзирая на прежние заслуги. А ко мне, после убийства Гаркуши, и так отношение неоднозначное. Вот только кости уже брошены и отступать теперь нельзя.
— Я так скажу, казаки. Крепость нам брать, конечно, нужно, только не Ислам-Кермен, — я сделал внушительную паузу. — Там нас турки как раз и ждут. А мы пойдём к Казы-Кермен.
— Это чем же тебе Ислам-Кермен не понравился? — последовал ожидаемый мною вопрос из толпы.
— А он на левом берегу стоит, — хмыкнул я в ответ. — И там берег пологий. А вот Казы-Кермен стоит на правом, обрывистом.
— А зачем тебе обрыв-то понадобился? — вновь невольно подыграл мне всё тот же казак, вальяжно засунув руки за кушак. — Чтобы с кручи спрыгнуть, если крепость не возьмёшь?
Из толпы раздались ехидные смешки, поддерживая крикуна.
— Можно и спрыгнуть придётся, но это потом, когда дело сделано будет, — парировал я в ответ. — Но сначала ворот, что цепь на реке натягивает, разрушить нужно. И штурмовать для этого крепость всем войском совсем не обязательно. Ну, разве что для виду, чтобы внимание басурман отвлечь.
— Это как же ты тот ворот разрушить собрался, Чернец? — презрительно скривил губы Тискиневич. — Вылазка? Так к крепости, что по суши, что по реке, незаметно не подберёшься.
— А это смотря как подбираться будем, — не согласился я с войсковым есаулом. — Если умеючи, то могут и не заметить.
Я, глубоко вздохнул, невольно ёжась под перекрестьем взглядом многотысячной толпы и, стараясь не выдать волнения в голосе, приступил к изложению задуманной мной авантюры.
Глава 16
— Ну, что там, Чернец? Не пора ли?
— Не пора, — вздохнул я, прислушиваясь к всё усиливающейся канонаде. — Не даёт пока сигнала обозный старшина. По всему видать, выжидает, когда совсем стемнеет.
— Да куда же больше выжидать? — не согласился со мной Мохина, поддержав Тараску. — Я и так дальше своего носа почти ничего не вижу. А там браты гибнут.
— Это ты не видишь, а турки непременно разглядят. Зря, что ли, они плот подожгли, да вниз по течению спустили? — окоротил молодёжь чубатый пожилой казак, Евстафий Корч (своё прозвище, по дошедшим до меня слухам в лице всё того же Тараски, Евстафий получил за то, что однажды почти двое суток под корягой просидел, от татарского отряда прячась) вольготно расположившийся у моих ног. — Сагайдачный — казак опытный. Раз велит ждать, значит, так тому и быть.