Feel Good. Книга для хорошего самочувствия
Шрифт:
Да, время у него было. Компания, в которой Том проработал почти двадцать лет, перевела звонки на автоответчик, который отлично справлялся, а новым директором был мальчишка двадцати трех лет, профессиональный программист. В результате вот уже год Том сидел без работы, и при его возрасте и сфере деятельности ему вряд ли светило ее найти. Безработица Тома подорвала доходы семьи, теперь приходилось выживать на одну зарплату Полины и пособие Тома, которое, в силу новых европейских норм, призванных «активизировать рынок труда», ему недолго предстояло получать. К счастью, их дочь Хлоя уже закончила учебу и работала бухгалтером в компании, поставлявшей готовые обеды в дома отдыха. Том находил работу дочери смертельно скучной: день-деньской заполнять таблицы Exel цифрами прибывающих и убывающих подносов. Он находил, что, если красивый
Когда он согласился забрать и отвезти в ясли дочку сводной сестры, Полина ничего не сказала, но он почувствовал, что ей это не понравилось. Полина никогда не любила сводную сестру Тома, считала ее надменной и холодной карьеристкой. Она не раз говорила, что «со всеми своими деньгами» сестра могла бы «оказать им поддержку», особенно когда Хлоя захотела провести год в Соединенных Штатах, чтобы выучить английский, но им пришлось от этого отказаться за неимением средств. Так что Полина ничего не сказала, но надолго замкнулась в обиженном молчании, по которому вообще была специалисткой.
И атмосфера в маленькой квартирке, в которой они жили больше двадцати лет, стала еще тягостнее.
Между Томом и Полиной давно уже почти ничего не было, вместе они оставались только по привычке. Оптимист по натуре, Том пытался считать эту привычку привязанностью, но в глубине души понимал, что это только привычка и ничего больше, как дорога, которой ходишь каждый день много лет, никогда никуда не сворачивая по бедности фантазии, по лени, по недостатку мужества.
Том давно понял, что никогда по-настоящему не любил свою жену, что они были вместе только потому, что так сложились обстоятельства, он ничего не предпринимал, просто не препятствовал им. Он знал, что никогда не пылал к этой маленькой женщине с кудрявыми волосами настоящим жгучим и властным желанием и что пламя, вспыхнувшее в нем десятки лет назад к Шарлотте, в глубине его души так и не погасло. И потом, в последнее время, несколько месяцев, может быть, больше, он чувствовал, что если Полина и любила его когда-то, то эта любовь ушла, утекла мало-помалу сквозь пальцы, как всегда бывает с любовью, заеденной бытом, его мелкими, но жестокими испытаниями, сводящими на нет супружескую магию в любых проявлениях.
Итак, Том отвез в ясли дочурку своей сводной сестры (трехмесячную Жанну). По такому случаю сестра одолжила ему свой роскошный «фольксваген туран» (с кожаными сиденьями и программой «Бизнес Пак Мультимедиа»). Он протянул малышку нянечке, принимавшей детей, и вышел, невольно прикидывая месячную стоимость яслей, в два раза превышавшую его пособие по безработице.
Вот тут-то он и нашел на ветровом стекле сложенную вчетверо записку, подсунутую под дворник:
«ВАШ РЕБЕНОК У МЕНЯ — НИКАКОЙ ПОЛИЦИИ! — НАПИШИТЕ МНЕ НА АДРЕС [email protected] — ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО».
Том посмотрел направо и налево, немного удивившись, но увидел только родителей, выходивших из яслей. Он ломал голову, какое эта записка имеет к нему отношение, это походило на шутку или на рекламу, до того замысловатую, что и не понять.
Не зная, что делать с запиской, он сунул ее в карман и поехал домой.
Еще не было девяти утра, когда он вернулся в маленькую квартиру, в которой жил с женой столько лет. Квартирка располагалась на третьем этаже безликого многоэтажного дома, окна гостиной выходили на магазин электробытовых товаров, а окна спальни на ряд гаражей, которые сдавали жителям квартала.
Квартира была так себе, много лет назад они считали ее временным пристанищем, пока не появятся деньги на что-нибудь побольше, может быть, даже дом. Но деньги так и не появились, им всегда было не по карману снять другое жилье, так что они поставили крест на своей мечте и довольствовались тем, что имели, утешая себя мыслью, что могло быть хуже.
Полина уже ушла. В раковине лежала грязная посуда от завтрака. С тех пор как Том потерял работу, жена считала
Перемыв посуду, застелив постель и проветрив спальню, Том поставил свой ноутбук на обеденный стол. Там он писал. Том всю жизнь писал за обеденным столом. Он всегда мечтал о собственном кабинете, тихом и спокойном, своем маленьком личном мирке, представляя его почти пустым, на последнем этаже высокого дома, с видом на лес. Но этот кабинет, этот вид, этот покой тоже были мечтой, на которой пришлось поставить крест.
На экране компьютера был открыт файл с новым романом. Том задумал историю любви мужчины и женщины в вагоне поезда, потерпевшего крушение в туннеле под Ла-Маншем. У него была готова первая глава, в которой Чарли, главный герой, приходит в себя в полной темноте. Произошло столкновение. Вагон перевернулся, он, кажется, единственный, кто уцелел. Из внутреннего монолога героя читатель узнает, что он скульптор и едет в Лондон представлять свою весьма необычную выставку скульптур, сделанных из овечьих эмбрионов. Этого скульптора преследует образ смерти, с тех пор как в детстве он стал свидетелем убийства своих родителей садовником. Том планировал, что во второй главе он встретит в вагоне-ресторане молодую женщину. Эту женщину, Азель, он намеревался сделать нелегальной мигранткой из Сирии, которую пытали палачи-исламисты. Дерзкий замысел Тома состоял в том, что все действие происходит в темноте, среди трупов, и Чарли и Азель, таким образом, должны «полюбить друг друга за гранью видимого». Тому нравилась его идея, но возникало много вопросов, например сомнительно было правдоподобие первого поцелуя в полной темноте, в вагоне, полном мертвых тел.
«Чарли извернулся и пополз в сторону вагона-ресторана. Он знал, что там наверняка найдется на чем продержаться, например сандвичи с курицей из меню warm-up за 10,70 евро, которые он видел, когда садился в поезд».
Том смотрел на последнюю фразу несколько долгих минут. Потом встал. Сварил себе кофе, уставившись в пятно сырости на стене кухни. Это пятно его встревожило. Хотелось надеяться, что нет протечки. Обращаться к домовладельцу с просьбой о ремонте было не с руки. Он задолжал квартплату, проблем не оберешься. Он вернулся к компьютеру, перечитал фразу, у него шевельнулось чувство, что история начинается не лучшим образом, но выбора не оставалось: хорошо ли, плохо ли, надо продолжать. Ничего лучшего он придумать не мог, и ему был очень нужен второй транш аванса, который Ив Лакост выплатит ему по представлении рукописи. Том написал:
«Чарли на ощупь полз в искореженном вагоне, как вдруг его рука коснулась чьей-то руки. Эта рука не принадлежала трупу: она была теплая».
Том перечитал. Фраза получилась не блеск. Он стиснул зубы. Ему вспомнилась фотография Уильяма Фолкнера, склонившегося над пишущей машинкой. Подпись под фотографией гласила: «Уильям Фолкнер работает над последними страницами „Шума и ярости“». Тому так хотелось, чтобы когда-нибудь, в энциклопедии будущего, появилась его фотография за работой, сосредоточенного и возбужденного, с подписью: «Том Петерман работает над „Потемками сердца“» («Потемки сердца» — такое название он придумал для своего романа). Но такой фотографии никогда не будет, а «Потемки сердца», как и другие его книги, забудут сразу по выходе из типографии. Том вздохнул. Он был стар, он был беден, карьера ему не удалась, семейная жизнь не сложилась, а на стене в кухне проступали пятна сырости.
Он достал из кармана записку:
«ВАШ РЕБЕНОК У МЕНЯ — НИКАКОЙ ПОЛИЦИИ! — НАПИШИТЕ МНЕ НА АДРЕС [email protected] — ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО».
Вдруг засомневавшись, он позвонил в ясли:
— Здравствуйте, я привез сегодня утром маленькую Жанну… Да, ее дядя… Я хотел только узнать, все ли в порядке?
— Все в порядке, месье, она хорошо поела и сейчас спит.
— А… А вообще в яслях… Все хорошо?
— Да, месье. Все очень хорошо.
Том снова сел за компьютер. Еще раз перечитал последнюю фразу, изменил ее: «Чарли ориентировался ощупью в темноте, и вдруг его рука наткнулась на чью-то руку. Чья-то рука сжала его пальцы, эта рука была горячая, как пламя ада». Так было лучше. Больше напряжения. Но он не знал, хороша ли метафора «рука горячая, как пламя ада».