Фельдмаршал Кутузов. Мифы и факты

Троицкий Н. А.

Такова документально засвидетельствованная хронология событий с 5-го по 8 августа 1812 г. Она опровергает распространенную (от П.А. Жилина до И.А. Андриановой) версию, будто Александр I «не сразу согласился с предложением комитета. Три дня он размышлял и только после этого решился подписать указ <...>»⁴⁵⁰.

Следующие два дня Кутузов готовился к отъезду в армию. 11 августа с утра он выстоял на коленях молебен в Казанском соборе при большом стечении горожан (которые бурно его приветствовали), возложил на себя из рук протоиерея Иоанна образ Казанской Божьей Матери и в тот же день отбыл к армии⁴⁵¹. Ехал он через Новгород, Торжок, Гжатск навстречу 1-й армии, с которой и встретился 17 августа в с. Царево-Зай-мище между Вязьмой и Гжатском. По дороге с каждой почтовой

станции новый главнокомандующий рассылал курьеров к М.Б. Барклаю-де-Толли, А.П. Тормасову, П.В. Чичагову, Ф.В. Ростопчину, командующему резервным корпусом М.А. Ми-лорадовичу с уведомлениями о своем назначении и с запросами о подготовке, а главное, об отправке резервов в действующую армию⁴⁵². В Торжке Кутузов встретил барона Л.Л. Беннигсена, которого Барклай-де-Толли только что выпроводил из армии за критиканство. Михаил Илларионович объявил Беннигсену поведение Александра I занять пост начальника Главного штаба соединенных армий и взял барона — уже в этом качестве — с собой.

Тем временем Барклай-де-Толли, еще не зная о назначении Кутузова, выбрал позицию у Царева-Займища с намерением дать Наполеону генеральное сражение. К тому моменту соотношение сил россиян и французов в ходе войны почти выровнялось. Наполеон, по данным на 13 августа, имел против армий Барклая и Багратиона 155 675 человек⁴⁵³, а обе русские армии, по данным на 17 августа, — 100 453 кадровых воина,

10 тыс. ополченцев и более 11 тыс. казаков⁴⁵⁴, т. е. всего 121,5 тыс. человек. К ним именно в Цареве-Займище 18 августа присоединился корпус Милорадовича из 15,5 тыс. бойцов⁴⁵⁵, что доводило численность русских армий до 137 тыс. человек. Позднее Барклай напишет об этом царю: «Когда я почти довел до конца <...> свой план и был готов дать решительное сражение, князь Кутузов принял командование армией»⁴⁵⁶.

И на полупути был должен наконец Безмолвно уступить и лавровый венец,

И власть, и замысел, обдуманный глубоко... —

так писал о Барклае-де-Толли А.С. Пушкин⁴⁵⁷.

По мнению Ю.Н. Гуляева и В.Т. Соглаева, позиция при Цареве-Займище была однозначно «невыгодной», причем будто бы именно так считали «многие офицеры корпусного ( ? — Я. Т.) звена»⁴⁵⁸. В действительности известен лишь один такой отзыв офицера квартирмейстерской части А.А. Щербинина (из историков с ним соглашался П.А. Жилин). Зато герои 1812 г. А.П. Ермолов, М.А. Фонвизин, А.Н. Муравьев, а из историков — М.И. Богданович, В.И. Харкевич, Н.П. Поликарпов, А Н. Кочетков, В.П. Тотфалуший признали позицию, избранную Барклаем-де-Толли, выгодной⁴⁵⁹. Сам Кутузов, прибыв в Ца-рево-Займище к армии, тоже «нашел позицию выгодной и приказал ускорить работы» по ее оборудованию, но затем вдруг велел ее оставить⁴⁶⁰ как невыгодную⁴⁶¹. Внезапность такой перемены в кутузовских оценках Барклай раздраженно объяснял нежеланием главнокомандующего делить славу с тем, кто эту позицию выбрал⁴⁶².

Впрочем, Кутузов называл и другую причину, почему он оставил позицию при Цареве-Займище: «для еще удобнейшего укомплектования» армии за счет подходивших резервов⁴⁶³. Именно этот тезис Кутузова, как заметил В.П. Тотфалушин, «является в исторической литературе основным и общепринятым», хотя один из самых авторитетных знатоков войны 1812 г. и почитателей Кутузова А.Н. Попов резонно полагал, что «можно было бы их (резервы. — Н. Т.) обождать и у Царева-Займища»⁴⁶⁴.

Как бы то ни было, при первой же встрече с армией в Цареве-Займище 17 августа Кутузов воскликнул (в присутствии Бар-клая-де-Толли): «Ну как можно отступать с такими молодцами!»⁴⁶⁵ На следующий день был отдан его приказ... продолжать отступление.

Смысл этого приказа и реакцию на него солдат, офицеров и генералов можно понять только с учетом того, как встретила армия назначение и приезд Кутузова. Расхожее до сих пор мнение о том, что Кутузов был встречен «всеобщим, от солдата до генерала, ликованием»⁴⁶⁶, преувеличивает истинную картину. Русский генералитет, который

хорошо знал Михаила Илларионовича не только как военачальника, но и как царедворца, просто как личность, встретил его назначение главнокомандующим по-разному. Барклай-де-Толли, хотя и был задет этим назначением больше, чем кто-либо, принял его благородно. «Счастливый ли это выбор, только Богу известно, — напи-ilbz-сал он 16 августа жене. — Что касается меня, то патриотизм исключает всякое чувство оскорбления»⁴⁶⁷.

Зато Багратион не скрывал своего недовольства. Он еще в сентябре 1811 г., перед угрозой нашествия Наполеона, уведомлял военного министра, что Кутузов «имеет особенный талант драться неудачно»⁴⁶⁸, а теперь, узнав о назначении Кутузова главнокомандующим, возмущался: «Хорош и сей гусь, который назван и князем и вождем! Если особенного он повеления не имеет, чтобы наступать, я вас уверяю, что тоже приведет (Наполеона. — Н. Т.) к вам, как и Барклай <...>. Теперь пойдут у вождя нашего сплетни бабьи и интриги»⁴⁶⁹. Между прочим, эти отзывы Багратиона рубят под корень модный у нас (хотя и совершенно голословный) тезис о нем как об «ученике», даже «лучшем ученике» Кутузова⁴⁷⁰. Не могут ученики (особенно лучшие) так низко ставить своих учителей!

Для Багратиона Кутузов был вторым Барклаем. «Руки связаны, как прежде, так и теперь», — жаловался он Ростопчину 22 августа с Бородинского поля⁴⁷¹.

Неодобрительно встретили назначение Кутузова и такие герои 1812 г., как генерал от инфантерии М.А. Милорадо-вич, считавший Михаила Илларионовича «низким царедворцем»⁴⁷²; генерал от инфантерии Д.С. Дохтуров, которому интриги Кутузова внушали «отвращение»⁴⁷³; генерал-лейтенант

Н.Н. Раевский («Переменив Барклая, который не великий полководец, мы и тут потеряли»⁴⁷⁴).

Кутузов, желая смягчить неприязнь к себе, по крайней мере, Барклая-де-Толли и Багратиона, сделал примирительный жест: оставил того и другого главнокомандующими (соответственно 1-й и 2-й армиями), в подчинении у себя как верховного главнокомандующего.

Офицеры и, особенно, солдатская масса встретили Кутузо-ва-главнокомандующего поистине с ликованием. Солдаты не знали Кутузова-царедворца, «куртизана» и «сатира», но Куту-зов-военачальник, мудрый, заботливый, с русским именем, был им хорошо знаком и симпатичен. Поэтому известие о назначении Кутузова порадовало их «не менее выигранного сражения»⁴⁷⁵. С приездом Кутузова в армию сразу родилась поговорка:

Барклая-де-Толли Не будет уж боле.

Приехал Кутузов Бить французов⁴⁷⁶.

Впрочем, не только армия, но и вся Россия воодушевилась тогда надеждой на переход затянувшегося отступления к контрнаступлению. Кутузов со своей стороны поощрял эту надежду — с того момента, когда на аудиенции у Александра I он услышал из царских уст о своем назначении. Близкая к царю графиня Р.С. Эдлинг (урожденная Стурдза) свидетельствовала: «Прощаясь с государем, генерал Кутузов уве:рял его, что он скорее ляжет костьми, чем допустит неприятеля к Москве (это его собственное выражение)»⁴⁷⁷. Свидетельство графини подтверждают документы самого Кутузова. В день прибытия к армии (17 августа) он написал Ростопчину: «По моему мнению, с потерею Москвы соединена потеря России»⁴⁷⁸. Отступив' 18 августа из Царева-Займища в поисках лучшей позиции и

Х&-«для еще удобнейшего укомплектования», Кутузов уже на следующий день письменно заверил фельдмаршала Н.И. Салтыкова и самого царя в том, что он сразится с Наполеоном «для спасения Москвы»⁴⁷⁹. 20 августа Михаил Илларионович дал знать о том же командующему Молдавской (теперь она называлась Дунайской) армией адмиралу П.В. Чичагову: «Настоящий мой предмет есть спасение Москвы»⁴⁸⁰. Начальник московского ополчения И.И. Морков 24 августа (за два дня до Бородинской битвы) передал Ростопчину такое речение Кутузова: «Нельзя его (Наполеона. — И. Т.) допустить до Москвы. Пустя его туда, вся Россия будет его»⁴⁸¹.