Фельдмаршал Кутузов. Мифы и факты

Троицкий Н. А.

Сам Наполеон с гвардией вышел из Вязьмы 20 октября. Он еще удивлялся в разговоре с А. Коленкуром: «Никак не мог понять тактики Кутузова, оставлявшего нас в полном спокойствии»¹⁰²⁷. Но уже 21 октября сводный отряд генерала от инфантерии М.А. Милорадовича вышел на Старую Смоленскую дорогу раньше, чем прошли по ней к Вязьме корпуса Е. Бо-гарне, Ю. Понятовского и Даву.

Накануне Кутузов рапортовал Александру I: «Отряд генерала Милорадовича усилен так, что почти составляет половину армии»¹⁰²⁸. Действительно, Милорадович имел 3 пехотных (без одной дивизии) и 3 кавалерийских корпуса, 5 казачьих полков и 9 конных рот артиллерии¹⁰²⁹. Тем не менее он предпочел не вступать в бой с тремя неприятельскими корпусами, а первые два из них пропустить к Вязьме, чтобы затем отрезать и уничтожить корпус маршала Даву, который замыкал отступление «Великой армии». На рассвете 22 октября Милорадович атаковал Даву в лоб, а Платов с казаками ударил сзади. Гибель

корпуса Даву казалась неминуемой.

В этот момент Богарне и Понятовский, узнав, что Даву отрезан, повернули свои корпуса назад и пришли к нему на выручку. Милорадовичу пришлось выпустить Даву из русских клещей, но и после того, как все три французских корпуса начали с боем отступать к Вязьме, он продолжал их атаковать всеми своими силами и с тыла, и с флангов¹⁰³⁰.

Тем временем Кутузов с большей частью Главной армии достиг с. Быкова примерно в 6,5 км юго-западнее Вязьмы и оставался там до утра 24 октября¹⁰³¹. «Он слышал канонаду так ясно, как будто она происходила у него в передней, — свидетельствовал его адъютант В. И. Левенштерн, — но, несмотря на настояния всех значительных лиц Главной квартиры, он остался безучастным зрителем этого боя»¹⁰³². Такие же свидетельства оставили А.П. Ермолов и Н.Н. Раевский, А.Н. Сеславин и М.А. Фонвизин, А.А. Щербинин и принц Е. Вюртембергский. Все они упрекали Кутузова в том, что он не помог Милорадовичу отрезать под Вязьмой, как минимум, один, а то и два-три корпуса французов¹⁰³³.

Такие упреки в принципе справедливы. Россияне тогда действительно «пропустили случай отрезать всей армией задний корпус» противника¹⁰³⁴. «Значительные лица Главной квартиры», несомненно, припомнили здесь Кутузову его затянувшийся «растах» в Полотняном Заводе, когда, по воспоминаниям А.А. Щербинина, «Толь вбежал в комнату Коновницына <...>

И вскричал: «Петр Петрович, если мы фельдмаршала не по-двинем, то мы здесь зазимуем!»¹⁰³⁵. Более того, еще раньше такое «значительное лицо» (с правом лично информировать о ходе военных действий самого Александра I) как английский комиссар при штабе Кутузова сэр Роберт Вильсон ставил в упрек Кутузову его отступление от Малоярославца, о чем прямо и объявил фельдмаршалу на совете в его Главной квартире 13 октября. Кутузов в ответ сделал тогда историческое (зафиксированное в дневнике Вильсона) заявление не только военнотактического, но и политического, даже международного плана: «Меня не интересуют ваши возражения. Лучше построить неприятелю «pont d’or»¹⁰³⁶, как вы изволите выражаться, нежели дать ему «coup de collier»¹⁰³⁷. Кроме того, повторю еще раз: я не уверен, что полное изничтожение императора Наполеона и его армии будет таким уж благодеянием для всего света. Его место займет не Россия и не какая-нибудь другая континентальная держава, но та, которая уже господствует на морях, и в таковом случае владычество ее будет нетерпимо»¹⁰³⁸.

Слушать все это Вильсону было тем досаднее, что он уже знал (от Л.А. Беннигсена, с которым был в добрых отношениях) сказанное Кутузовым Беннигсену еще до Малоярославца: «Мы никогда, голубчик мой, с тобою не согласимся; ты думаешь только о пользе Англии, а по мне, если этот остров сегодня пойдет на дно моря, я не охну»¹⁰³⁹. Такая англофобская откровенность фельдмаршала шокировала сэра Роберта и, разумеется, лишь усугубляла его и без того острую неприязнь к Кутузову. Поэтому суждения Вильсона о том, что «Кутузов являл собой поучительный образец неспособности командующего и отсутствия всех (! — Н. Т.) тех качеств, кои должны отличать сего последнего»¹⁰⁴⁰, нельзя принимать всерьез.

Еще менее серьезной надо признать версию историков масонства о том, что Кутузов как масон просто «оказывал братскую помощь» масону Наполеону, намеренно опаздывая всегда и везде причинить ему слишком большой урон¹⁰⁴¹.

Но как же объяснить явные (иной раз даже демонстративные) промедления и опоздания Кутузова в решающих моментах операций под Вязьмой и особенно далее — под Красным и на Березине? О Красном и Березине речь пойдет особо. Что же касается Вязьмы, то здесь осторожность (всегда отличавшую Михаила Илларионовича), хотя она и казалась излишней, можно понять. Даже А.В. Суворов держался правила: «Скорость нужна, а поспешность вредна»¹⁰⁴². Для Кутузова это правило еще более характерно. В случае под Вязьмой он видел, как быстро пришли на помощь Даву сразу два корпуса — Богарне и Понятовского. Поэтому он не мог исключить столь же быстрого возвращения самого Наполеона со всеми его силами, если бы вся русская армия ввязалась в бой с Даву, Богарне и Понятовским. Между тем Кутузов понимал, что отступление французов по Старой Смоленской дороге сулит им неисчислимые бедствия и, должно быть, надеялся, что русской армии еще не один раз представится возможность окружить и уничтожить любой неприятельский корпус при более выгодном, чем под Вязьмой, соотношении сил и без напрасного риска.

Бой за Вязьму был недолгим. К вечеру 22 октября, когда основные силы французов ушли из города, но их части прикрытия еще пытались задержать

россиян, Милорадович начал штурм Вязьмы. Регулярные полки, казаки, ополченцы и партизаны Сеславина и Фигнера ворвались в город, выбили из него оставшихся французов и преследовали их до наступления темноты за р. Вязьму¹⁰⁴³.

Под Вязьмой впервые за всю войну французы потеряли на поле боя людей в несколько раз больше, чем россияне: по данным М.И. Богдановича и Ж. Шамбре, 7 тыс. человек, включая 3 тыс. пленными, против 1800 убитых и раненых с русской стороны¹⁰⁴⁴. Но кроме материального урона, «Великая армия» пережила в бою под Вязьмой моральное потрясение. Этот бой показал, что процесс разложения французского воинства, начавшийся еще в Москве, растет и пагубно отражается на боеспособности всех его соединений (кроме гвардии), включая даже корпус Даву. Отныне стало очевидным для обеих сторон, что русские войска по своей боеспособности превосходят французов. «В Вязьме, — вспоминал А.П. Ермолов, — в последний раз мы видели неприятельские войска, победами своими вселявшие ужас повсюду и в самих нас уважение»¹⁰⁴⁵.

Кутузов и после Вязьмы держался с главными силами своей армии в стороне от решающих событий. Но французская армия, буквально «облепленная», по выражению Дениса Давыдова, партизанскими и казачьими отрядами, «не могла сделать и шагу потаенно»¹⁰⁴⁶. «Как слепни липнут к измученному животному»¹⁰⁴⁷, так партизаны и казаки вились вокруг отступавших колонн французов и беспрестанно жалили их стремительными набегами. Французы вынуждены были обратиться к своему египетскому (1799 г.) опыту защиты от таких набегов. 21 октября А.А. Бертье от имени Наполеона предписал начальникам корпусов: «Надо делать переходы так, как мы делали их в Египте: обозы в середине и в несколько рядов, сколько позволит дорога; полубатальон в замке и несколько батальонов в одну шеренгу по бокам обоза, так, чтобы при повороте во фронт огонь был отовсюду»¹⁰⁴⁸. Такой способ движения помогал французам отбиваться от партизан и казаков, но зато сбивал их с темпа и ставил под удар регулярных войск, авангарды которых часто настигали противника.

Люди и лошади захватчиков все больше страдали от голода и бескормицы. «Ежедневно гибнут тысячи лошадей», — отметил к конце октября капитан Франсуа¹⁰⁴⁹. В первую же морозную ночь под Вязьмой их пало до 3 тыс.¹⁰⁵⁰. Массовый падеж лошадей, среди которых «ни одна не была подкована так, как этого требовали условия русского климата»¹⁰⁵¹, стал бичом армии. Кавалерия превращалась в пехоту. Из-за недостатка лошадей приходилось бросать пушки. Таким образом, артиллерия тоже превращалась в пехоту. И все терзались муками голода. Сами французы вспоминали о своих товарищах: «Они накидывались на павшую лошадь и, как голодные псы, вырывали друг у друга куски»¹⁰⁵². Н.Н. Раевский 28 октября писал жене о французах: «Они едят собак»¹⁰⁵³. Впрочем, собаки попадались им редко. Зато русские очевидцы засвидетельствовали еще до Смоленска, что французы даже «трупы своих товарищей жарили и ели»¹⁰⁵⁴. «Вчерась, — не без удовольствия написал Кутузов жене 28 октября, — нашли в лесу двух (французов. — Н. Т.), которые жарят и едят третьего своего товарища»¹⁰⁵⁵. Француз А.-Ж. Бургонь сам не видел, но допускал в то время среди солдат «Великой армии» такое каннибальство: «Не нашлось бы человека, мы готовы были съесть хоть самого черта, будь он зажарен»¹⁰⁵⁶.

После Вязьмы к ужасам голода прибавились для французов ркасы морозов — правда, еще не таких, какие ждали их за Смоленском. Р. Вильсон еще 13 октября записал в дневнике: «Уже показался авангард самого могущественного союзника нашего, генерала Мороза»¹⁰⁵⁷, а в ночь после боя под Вязьмой ударил первый по-настоящему зимний мороз — сразу в 18°.

Н.А. ТРОИЦКИЙ

^__—_;_4^,

Он, по свидетельству очевидца князя Н.Б. Голицына, «неожиданно установил жестокую зиму, которая после того не прекращалась»¹⁰⁵⁸. По записям французов, 25 октября на их пути было 22°, 28-го — 12°, а 1 ноября — 23° мороза¹⁰⁵⁹. Вообще зима 1812 г., как доказал академик М.А. Рыкачев, выдалась необычайно холодной, со средней температурой на 5—8° ниже нормы, впервые за много десятилетий метеорологических наблюдений¹⁰⁶⁰. Не зря Н.А. Некрасов полвека спустя писал о России:

В 12-м году такие там морозы Стояли, что француз досель их не забыл¹⁰⁶¹.

Морозы, конечно, усугубили бедствия «Великой армии». С.Н. Глинка назвал их «вспомогательным войском» Кутузова¹⁰⁶². Но не в морозах и вообще не в пресловутых «стихийных факторах» коренился главный источник постигшей Наполеона катастрофы. От Москвы до Вязьмы было еще относительно тепло и не столь голодно для французов, как у Смоленска, но именно тогда исход войны фактически был уже решен, и прежде всего совокупным и потому гибельным для врага напряжением сил армии и народа России.