Фельдмаршал Кутузов. Мифы и факты

Троицкий Николай Алексеевич

Пожар действительно разрушил Москву на три четверти. Из 9158 жилых строений сгорели 6532. Погибли дворцы и храмы (из 329 церквей — 122), здание Московского университета, европейски знаменитая библиотека графа Д.П. Бутурлина в Лефортове, художественная галерея графа А.Г. Орлова в Донском монастыре, масса исторических документов (в том числе оригинал «Слова о полку Игореве»).

Но тяжело ударив по экономике, финансам и культуре России, московский пожар с политической и военной точки зрения поставил Наполеона из выигрышного положения в проигрышное. Вместо уютных квартир в городе, который только что поразил французов своим великолепием, они оказались на пепелище, а тем временем вокруг Москвы разгоралось пламя народной войны, росло «остервенение народа» против захватчиков. Здесь, в Московском Кремле, на высшей точке своего величия, как это признавала тогда вся Европа [470] , Наполеон уже мог видеть, что война, которую он затеял, сулит ему неминуемое фиаско.

470

См.:

Россия и Швеция: Документы и материалы 1809–1818 гг. М., 1985. С. 209.

Предчувствуя свою гибель, Наполеон из «покоренной» Москвы «великодушно» предлагал Александру I мир (через двоих москвичей — генерал-майора И.А. Тутолмина и отставного капитана И.А. Яковлева [471] — и своего генерал-адъютанта, упоминавшегося Лористона), но российский император ни на одно из этих предложений не ответил, а Яковлева только за то, что он доставил письмо от Наполеона, приказал арестовать.

30 августа, в день своих именин, Александр I получил рапорт Кутузова о Бородинской битве. Кутузов не употребил самого слова «победа», но его фраза (близкая к истине), — «кончилось тем, что неприятель нигде не выиграл ни на шаг земли с превосходными своими силами» [472] , — была воспринята в Петербурге как реляция о победе. Очевидцы свидетельствовали: «Весь город высыпал на улицы <…>. Все, поздравляя друг друга с победою, обнимались, лобызались <…>. С тех пор как Петербург стоит, не было такого ликования» [473] . Сам Александр I отстоял благодарственный молебен с коленопреклонением в Троицком соборе Александро-Невской лавры.

471

Яковлев Иван Алексеевич (1767–1846) — отец А.И. Герцена.

472

М.И. Кутузов. Т. 4, ч. 1. С. 154. Для печати текст кутузовского рапорта был отредактирован (изъяты слова «я взял намерение отступить» и др.), но не Александром 1, как полагали советские публикаторы текста, а гр. А.А. Аракчеевым. Это доказал Н.П. Поликарпов в своих «Очерках Отечественной войны»: Новая жизнь. 1911. № 8. С. 142–143

473

«К чести России». С. 91.

Тем большим потрясением стала для царя полученная 7 сентября весть о том, что победоносный Кутузов… сдал побежденному Наполеону Москву. «Голова его, — отметил биограф Александра В.К. Надлер, — седеет в одну ночь после этой страшной вести» [474] .

Тот месяц, пока Наполеон был в Москве, стал для Александра I едва ли не самым тяжким месяцем всей его жизни. Общепринятая в советской историографии пушкинская оценка Александра («в двенадцатом году дрожал») требует принципиального уточнения: может быть, и «дрожал», но превозмог дрожь и сполна проявил необходимую в его положении твердость. Ведь царский двор, за малым исключением, и почти вся бюрократия (в том числе мать-императрица Мария Федоровна, Великий князь Константин Павлович, всемогущий уже тогда А.А. Аракчеев, канцлер империи Н.П. Румянцев) в панике толкали царя к миру с Наполеоном. Александр, однако, был непримирим. В разговоре с Ж. де Местром он выразил даже готовность отступить на Камчатку и стать «императором камчадалов», но не мириться с Наполеоном. Такую твердость царя после сдачи Москвы А. К. Дживелегов не без оснований назвал «подвигом, почти сверхъестественным».

474

Надлер В. К. Император Александр I и идея Священного Союза. Рига, 1886. Т. 1. С. 17.

Если бы Александр I согласился на мир с Наполеоном, занявшим Москву, то, по резонному заключению К. Клаузевица, «поход 1812 г. стал бы для Наполеона наряду с походами, которые заканчивались Аустерлицем, Фридландом и Ваграмом» [475] . Наполеон хорошо это понимал. Именно поэтому он так долго (36 дней!) оставался в Москве, что в конечном счете его и погубило.

4. Тарутино

Оставив Москву, русские войска отступали уже далеко не в том образцовом порядке, как это было до Бородина. Сказалось не только их «крайнее расстройство» после Бородинской битвы, что признавал сам Кутузов. С потерей Москвы вся армия пережила нравственный шок, который повлек за собою упадок морального духа, рост мародерства и дезертирства. Нельзя, разумеется, доверять «свидетельствам» таких недоброжелателей Кутузова, как Ф.В. Ростопчин («Солдаты уже не составляют армии. Это орда разбойников…») или Ж. де Местр. Но вот что удостоверил адъютант и биограф Кутузова А.И. Михайловский-Данилевский: «Побеги солдат <…> весьма увеличились после сдачи Москвы <…>. В один день переловили их четыре тысячи». Главное же, сам Кутузов 6 сентября уведомлял тульского, калужского, владимирского, рязанского и тамбовского губернаторов о том, что «мародерство в армии увеличивается и даже распространилось в губернии от театра войны» [476] . В тот же день фельдмаршал с тревогой докладывал царю: «Заботу немалую делает мне мародерство <…>. Принимаются все меры».

475

Клаузевиц

К. О войне. М., 1936. Т. 1. С. 170.

476

Подробный журнал исходящих бумаг собственной канцелярии главнокомандующего соединенными армиями ген. — фельд. кн. Кутузова-Смоленского в 1812 г. // Труды МО ИРВИО. 1912. Т. 2. С. 19.

Действительно, меры принимались строжайшие. 25 сентября Кутузов приказал «всех нижних чинов», уличенных в мародерстве, «наказывать на месте самыми жестокими телесными наказаниями». Только в один день, 9 октября, он распорядился 11 мародеров «прогнать шпицрутенами каждого через 1000 человек по 3 раза» и еще 14 — «через 500 человек по 3 раза» [477] . Характерно, что в 6-томном (советском) издании документов «М.И. Кутузов» для этого документа, опубликованного при Николае II, места не нашлось.

477

Подробный журнал исходящих бумаг… С. 333.

Здесь самое время сказать и о других примерах жестокости Михаила Илларионовича и к раненым, и к здоровым солдатам, особенно — в свете шаблонных представлений о нем как о добром батюшке, который только заботился о солдатах, только лелеял их. Если Барклай-де-Толли в 1810–1812 гг. неоднократно выступал (перед самим императором) против палочной дисциплины, доказывая, что солдатам необходимо, «чтобы их считали людьми, наделенными чувствами и патриотизмом, если он не угас в результате плохого обращения и палочных ударов», то Кутузов никогда не позволял себе ничего подобного. Напротив, палок и шпицрутенов было для него мало. Сохранилось (тоже, разумеется, не включенное в советский 6-томник) необычно жестокое предписание Кутузова генералу от инфантерии А.М. Римскому-Корсакову от 29 марта 1813 г. «наказывать смертью без всякого послабления» виновных всего лишь в разглашении «неблагонамеренных слухов» — с ремаркой, что он, Кутузов, двоих уже «приказал повесить».

Как не вспомнить здесь рассказ очевидца из стихотворения в прозе И.С. Тургенева «Повесить его!»? Это рассказ о том, как перед битвой при Аустерлице русский главнокомандующий приказал повесить своего солдата по вздорному обвинению. У Тургенева главнокомандующий по фамилии не назван. Не назвали его и комментаторы стихотворения. Но ведь тот факт, что русским главнокомандующим перед Аустерлицем был Кутузов, общеизвестен!

Итак, в трудных условиях «крайнего расстройства» армии и упадка ее морального духа, когда приходилось ценою жестоких мер поддерживать в ней расшатанную дисциплину, Кутузов сумел осуществить блистательный Тарутинский марш-маневр.

На совете в Филях главнокомандующий приказал «отступать по Рязанской дороге». Со 2-го по 5 сентября русская армия так и отступала. Но в ночь на 6-е Кутузов, прикрываясь казачьими отрядами, которые продолжали идти к Рязани, внезапно повернул главные силы армии на запад к Подольску, а затем по Калужской дороге на юг. Его приказ начальнику русского арьергарда М.А. Милорадовичу от 5 сентября гласил: «Казаков один полк оставьте на оставляемых вами высотах, которые (казаки. — Н.Т.) отступить должны, когда неприятель их к тому принудит, и то по Рязанской дороге, которые потом могут опять присоединиться к армии тогда, когда неприятель откроет их фальшивое движение; движение всего вашего арьергарда должно быть так скрытно в ночи сделано, чтобы ни малейшего следа на фланговой нашей дороге неприятель не открыл». 21 сентября русская армия расположилась лагерем у с. Тарутино в 80 км юго-западнее Москвы.

Весь этот переход с Рязанской на Калужскую дорогу был проделан большей частью в ночные часы, скрытно и так искусно, что французы на 9 дней [478] потеряли русскую армию из виду. Их авангарды под командованием И. Мюрата до 10 сентября ничтоже сумняшеся шли за казаками по Рязанской дороге, потом — когда увидели, что обмануты, и Мюрат получил нагоняй от Наполеона, — нервно рыскали по всем окрестным дорогам (взяв на одной из них в плен министра финансов Д.А. Гурьева, который ехал из Киева в Петербург) и лишь 14-го «отыскали» русскую армию на подходе ее к Тарутину.

478

«Радуясь» за Кутузова, его почитатели продлевают этот срок до «12 дней» (Гуляев Ю.Н., Соглаев В.Т. Указ. соч. С. 323) и даже до «двух недель» (Жилин П.А. Фельдмаршал М. И. Кутузов. С. 197; Сироткин В.Г. Отечественная война 1812 г. С. 200).

Тарутинский маневр Кутузова существенно повлиял на ход войны 1812 г., обозначив собою уже пролог перелома. Сам Наполеон назвал этот маневр «прекрасным». Действительно, с одной стороны, Кутузов прикрыл от неприятеля Калугу, где были сосредоточены провиантские запасы, Тулу с ее оружейным заводом, Брянск с литейным двором и плодородные южные губернии [479] . С другой стороны, он поставил под угрозу флангового удара основную коммуникацию Наполеона Москва — Смоленск. Мало того, Наполеон не мог пойти на Петербург, имея в тылу 100-тысячную русскую армию. Зато Кутузову теперь было удобно взаимодействовать с войсками А.П. Тормасова, П.В. Чичагова, Ф.Ф. Эртеля, мобилизовывать резервы, готовить контрнаступление.

479

См.: М.И. Кутузов. Т. 4, ч. 1. С. 233–234 (Кутузов — Александру I 4 сентября 1812 г.).