Фельдмаршальский жезл. Николай Николаевич
Шрифт:
Между тем в Константинополе продолжаются одни проволочки и пустые разговоры; турки торгуются о сроке перемирия...
Такое положение дел не может быть долее терпимо. Надобно принять решительный тон. Игнатьеву телеграфировано, чтобы он назначил Порте двухдневный срок для принятия нашего предложения о перемирии на 6 недель и до 2 месяцев, и если Порта не даст в эти два дня удовлетворительного ответа, то прервать дипломатические сношения и выехать из Константинополя...»
Закрыв
— Быть войне по весне. Зимой не начнётся...
Великий князь Николай Николаевич дневниковых записей не вёл, хотя был информирован о событиях не менее чем военный министр. Штаб войска гвардии каждодневно получал сведения о том, как в Сербии велись боевые действия. Победы турок не столько огорчали, сколько подтверждали то, что очередная Русско-турецкая война уже не за горами.
Генерал-инженер знал, о чём говорят в полках лейб-гвардии, будь то инфантерия, кавалерия и артиллерия. Или его любимые лейб-сапёры. Или его адъютанты, только и мечтавшие, как попасть на войну и заработать орден с мечами. А если уж очень повезёт, то получить от государя белоэмалевый крест Святого Георгия. Да ещё — в послужном списке запись о боевом ранении.
Слыша такие разговоры, Николай Николаевич в душе только радовался. Ведь и он, получив когда-то эполеты гвардейского подпоручика, мечтал о том же. Но война для него нашлась пока только Крымская. За Инкерман он и получил своего Георгия 4-й степени. Тогда вся семья Романовых была рада за него.
Но в той войне он больше строил форты, редуты, батареи, ретраншементы... Сперва на севастопольской Северной стороне, потом под Выборгом, над урезом балтийских вод. Там и закончилась для него та отцовская война, в конце которой на престол взошёл старший брат цесаревич Александр.
...Северная столица России жила вестями из Сербии и Черногории, Болгарии и древнего Царьграда. Европейцы привычно называли султанский Стамбул византийским Константинополем, словно говоря о том, что этот город на берегу Босфора принадлежит не османам, а христианскому миру. В России Константинополь частенько величали Царьградом.
Когда о том в среде гвардейского офицерства заходила речь, великий князь любил сказать:
— Царьград или Константинополь — то наша дань русской истории. Но и наши нити к славянским Балканам. Там мир православных христиан. И нам с вами о них надо помнить, как это делает наш государь император.
— Значит, ваше высочество, быть войне? Быть новому походу русской армии за Дунай?
— На то будет воля его величества и Господа Бога. А нам с вами только исполнять эту волю, господа офицеры.
— Но если война начнётся, пойдёт ли в поход гвардия?
— Опять скажу: если будет воля государя всея Руси. Мы его воины, ему нами повелевать.
— А всё же, ваше
— Будет всем нам большая война. Верить надо в это, как и в то, что наши солдатушки в ней честь лейб-гвардии не уронят...
8 февраля 1877 года к великому князю прибыл императорский флигель-адъютант. Государь приглашал его к 14.00 к себе в рабочий кабинет. Николай Николаевич спросил знакомого гвардейского ротмистра:
— Военный министр у его величества был?
— Утром императору Милютин доложил о приходе запиской, ваше высочество.
— Как выглядел Дмитрий Алексеевич?
— Крайне озабоченным. Таким и вышел из кабинета его величества. Даже забыл попрощаться с дежурным генерал-адъютантом.
— На Милютина это не похоже. Его ведь в армии называют интеллигентным человеком. Значит, корнет, с турками нас ждёт война.
— Посол в Константинополе граф Игнатьев, как у нас говорят, имеет предписание предложить султану подписать мир с Сербией, ваше высочество.
— Знаю, корнет. Но с турками мы будем воевать не из-за сербов и черногорцев.
— А из-за кого, ваше высочество, позвольте спросить?
— Секрета здесь нет. Из-за болгар, народа славянского и православного...
В назначенное время главнокомандующий войсками гвардии вошёл в кабинет государя. Александр II его уже ожидал, пребывая в задумчивом состоянии. Привычно тепло поприветствовав младшего брата, протянул ему несколько листов бумаги, исписанных знакомым, ровным и красивым почерком. Сказал:
— Сегодня у меня на докладе был Милютин. Разговор шёл о Балканах. Вот его записка, прочти.
— Вижу, почерк генерала Обручева.
— Рука Обручева, а мысли самого Милютина. Составляли вместе. Прочти изложенное, а потом обменяемся мнениями. Скажу одно: время и Россию и нас с тобой уже не ждёт.
Николай Николаевич стал читать, стараясь вникнуть в каждое слово, в каждую фразу. С первых строк от прочитанного стало сквозить тревогой, предчувствием предстоящих военных забот и помыслов. В милютинской докладной записке говорилось следующее:
«...Наше политическое положение в настоящее время.
Внутреннее и экономическое положение России находится в таком фазисе, что всякая внешняя ему помеха может привести к весьма продолжительному расстройству государственного организма.
Ни одно из предпринятых преобразований ещё не закончено. Экономические и нравственные силы государства далеко ещё не приведены в равновесие с его потребностями. По всем отраслям государственного развития сделаны или ещё делаются громадные затраты, от которых плоды ожидаются только в будущем. Словом, вся жизнь государства поставлена на новые основы, только ещё начинающие пускать первые корни.