Феникс и ковер
Шрифт:
— Ты что же, хочешь сказать, — спросила Антея, трясясь от ужаса, — что когда он лопотал свое «даггеди-аггеди-гаг», это и впрямь что-то значило?
— Конечно, — ответил Феникс. — Все слова что-нибудь да значат.
— Боюсь, вот тут-то ты и не прав, — сказал Сирил. — Даже когда люди говорят на чистом английском языке, они постоянно норовят ляпнуть что-нибудь на редкость бессмысленное.
— Да нет же, я имею в виду совсем другое! — простонала Антея. — Так ты полагаешь, что это самое «аггеди-гаг» что-то значит для Ягненка и ковра?
— Безусловно, — хладнокровно ответствовал
— Так что же это тогда значит? Что это значит?
— К сожалению, — ответила золотая птица, — меня никогда не учили говорить по-игрушечному.
Джейн продолжала шумно всхлипывать, но остальные оставались на удивление спокойными — такое состояние в книжках иногда называют «спокойствием отчаяния». Ягненок исчез. Ягненок, их маленький ненаглядный братец, которого за всю его драгоценную короткую жизнь ни на мгновение не оставляли без присмотра, исчез без следа и сейчас находится один-одинешенек посреди бескрайнего и не всегда доброго мира, а рядом нет никого, кто мог бы защитить его в случае опасности, не считая продранного до дыр ковра. Раньше дети как-то не задумывались над тем, насколько огромен окружавший их мир и как трудно бывает отыскать в нем человека, да еще такого маленького, как Ягненок. Теперь эта мысль одновременно пришла им в головы — и нельзя сказать, что она она прибавила им духу.
— Самое ужасное во всей этой истории то, что мы его никогда не сможем найти, — замогильным голосом выразил Сирил чувства, владевшие всеми в тот момент.
— Вы что же, хотите, чтобы он вернулся? — спросил Феникс, и в голосе у него прозвучало плохо скрываемое удивление.
— Конечно, конечно хотим! — закричали все разом.
— Вот уж не знаю, стоит ли он того, чтобы вы из-за него так распинались, — сказала золотая птица, с сомнением покачивая головой.
— Конечно, стоит! О, сделай так, чтобы он вернулся! Пожалуйста!
— Ну раз вы так настаиваете, — сказал Феникс, оправляя свои золотые перья, — то будьте добры, приоткройте окно. Я на секундочку выгляну наружу и попытаюсь что-нибудь придумать.
Сирил рванул верх оконную раму, и в следующее мгновение Феникса с ними уже не было.
— О, если бы только мамочка поспала подольше! Ой, а вдруг она проснется и захочет видеть Ягненка! Ой, а вдруг сейчас зачем-нибудь придут слуги! — причитала Антея. — Не реви, Джейн! Все равно без толку. Что? Сама плачу? Да нет же, я вовсе не плачу — по крайней мере, не плакала, пока ты не заметила… И вообще, я бы и слезинки не проронила, если бы мы хоть что-нибудь могли сделать. Ой-ей-ей!
Сирли с Робертом были мальчиками, а мальчики, само собой разумеется, никогда не плачут. Однако ситуация была настолько тяжелой, что я нисколько не удивлюсь, если узнаю о том, что им пришлось изо всех сил кусать губы и хлопать глазами, чтобы подтвердить это правило.
И вот в этот-то ужасающий момент сверху, из маминой спальни, донесся звон колокольчика.
Спокойствие отчаяния оставило детей, и на место ему пришло оцепенение безысходности. А потом Антея вытерла глаза, огляделась по сторонам и, решительно подойдя к камину, вытащила из него кочергу.
Кочергу она подала Сирилу.
— А
— Сильнее! — закричала она, когда Сирил легонько коснулся ее руки дрожащим концом кочерги. И без того изрядно нервничавший Сирил от этого ее крика подпрыгнул чуть ли не до потолка и опустил кочергу ей на руку гораздо сильнее, чем они оба того хотели.
Антея завизжала от боли.
— Ой, Пантерочка, милая, я не хотел делать тебе больно, правда! — закричал Сирил, бросая кочергу обратно в камин.
— Все… в… порядке… — беззвучно сказала Антея, зажав пострадавшее место здоровой рукой. — К-кажется… пок-к-краснело…
Так оно и было — на антеевой руке стремительно вырастала порядочных размеров сине-красная шишка.
— А теперь, Роберт, — сказала она, стараясь говорить ровно и без запинки, — валяй-ка ты погулять на улицу! О, мне все равно, куда! Хоть на свалку, но только чтобы духу твоего здесь не было. Я скажу маме, что ты взял Ягненка с собой.
Как вы уже догадались, Антея собиралась обмануть маму насчет Ягненка — более того, она собиралась длить этот обман по-возможности вечно. Конечно, обманывать маму очень нехорошо, однако Антея совершенно справедливо полагала, что обманутая, но живая мама нужна всем четверым детям гораздо больше, чем осведомленная обо всем, но в результате умершая от горя. К тому же, за то время, пока она пудрит маме мозги, Феникс и вправду мог что-нибудь придумать.
— Он всегда нас выручал, — сказал Роберт. — Он вытащил нас из французской башни, и даже когда мы чуть было не обгорели, как головешки, в театре, он сгонял за ковром и переправил нас домой. Вот и сейчас я уверен, что он все как-нибудь уладит.
Из маминой спальни снова прозвенел колокольчик.
— Ох уж эта Элиза! — воскликнула Антея. — Никогда-то она не отвечает на звонки. Ну, ладно, я должна идти.
И она пошла.
Она медленно поднималась по лестнице, чувствуя, как бешено колотится сердце в груди. Мама, конечно, заметит ее распухшие глаза, но она тут же предъявит ей свою ушибленную руку. А вот если она спросит про Ягненка…
— Нет, я не должна думать о Ягненке, — сказала она себе и прикусила крнчик языка, чтобы эта новая боль заставила ее подумать о чем-нибудь другом. В результате ее глаза снова наполнились слезами. Но она терпела, ощущая, как ее руки, ноги, спина и даже изборожденное дорожками слез лицо наливаются новой силой, рожденной от решимости во что бы то ни стало не дать дорогой мамочке ни малейшего повода для беспокойства.
Она неслышно открыла дверь спальни.
— Да, мамочка? — спросила она.
— Дорогая, — сказала мама, — пожалуйста, возьми Ягненка и…
«…принеси его мне», продолжила про себя Антея. Она изо всех сил старалась быть храброй. Она попыталась сказать, что Роберт взял Ягненка с собой на прогулку, но эта попытка, очевидно, была ей не под силу. Во всяком случае, когда она открыла рот, оттуда не вырвалось ни звука. Так ей и пришлось стоять с открытым ртом. Вы, наверное, знаете, что в таком неудобном положении гораздо легче удержаться от слез, хотя и непонятно почему.