Феномен Солженицына

Сарнов Бенедикт Михайлович

ЗАПЯТЫЕ

Могучее средство выражения, но если пользоваться им достаточно свободно, применительно к тонкостям интонации… Наша нынешняя письменность слишком обременена формальными традициями немецких грамматистов.

Запятые должны служить интонациям и ритму (индивидуальным интонациям фраз и персонажей), помогать их выявлять – а не быть мёртво-привязанными для всех интонаций ивсех ритмов. Для синтаксиса интонация должна быть ведущей. Школьные пунктуационные правила формальны и не учитывают живое дыхание речи…

Читатель не должен встречать частокол тормозящих запятых, обременяющих фразу…

…Разгрузка

от запятых часто настоятельна вокруг вводных слов и оборотов, во всяком случае с одной стороны. В зависимости от темпа фразы не всегда должна вклиниваться запятая после «во-первых», «во-вторых», «например», «конечно». Часто помешны запятые вокруг «может быть», особенно в форме «может». Чаще других обособлены интонацией «пожалуй», «напротив», но отнюдь не всегда…

Перечислительные запятые при однородных членах тоже могут ставиться и не ставиться, или не все – подчиняясь интонации…(Там же. Стр. 568–569)

Он даже и не скрывает, что во всех этих – и множестве других – случаях целиком полагается на свой слух и вкус:…

Не могу отказаться от «я» в словахсемячки, мятель, мерянный(наряду смереный– прич.). Эта потеря кажется мне обесцвечиванием.

(Там же. Стр. 567)

Признавая, что многие потери и утраты, порождённые реформой русского правописания, уже невосстановимы, некоторые из них он пытается восстановить, хотя бы применительно к отдельным, исключительным случаям:…

В 20-е годы уничтожалась и форма «обеих» (о женском роде говорили «обоих»), позже вернули. Такая же нивелировка мужского и среднего рода прилагательных «-аго, -яго» и «-ого, -его», очевидно, уже неисправима. Бессмысленно стёрты местоимения – личное «оне» и притяжательное «ея». (В редких случаях мы восстанавливаем: «санитарный поезд Ея Величества».)

(Там же. 560–561)

С устранением этих форм – «оне» и «ея» – и в самом деле возникло множество недоразумений, а для поколений, сжившихся с новой орфографией и не ведающих о старой, – совсем уже неразрешимых.

Вот, например, представьте, прочли бы мы у Пушкина:

Не пой, красавица, при мне

Ты песен Грузии печальной.

Напоминают мне они

Иную жизнь и берег дальний.

При таком написании у читателя вполне могло сложиться впечатление некоторой небрежности и даже неумелости незадачливого стихотворца, так неуклюже рифмующего «при мне и «они», «печальной» и «дальний». И поэтому совершенно правильно поступают те составители и редакторы пушкинских собраний, которые, пренебрегая правилами современной орфографии, в третьей строке этого четверостишия вместо «они» печатают «оне», а в четвертой – вместо «дальний» – «дальный».

И совсем уже было бы нелепо, если бы Шаляпин, исполняя знаменитую свою «Блоху», вдруг спел:

И самой королеве,

И фрейлинам еЁ,

От блох не стало мо-о-очи,

Не стало и житьЯ!

В этих – и других подобных – случаях возвращение к старой орфографии (и орфоэпии) не просто желательно, оно тут необходимо.

У Солженицына, когда он возвращает эту старую форму применительно к санитарному поезду «Ея Величества», такой острой необходимости нет. Но он тоже может сказать, что ему это необходимо для создания определённого художественного эффекта. Так же он мог бы объяснить и все другие случаи декларируемого и осуществляемого им авторского своеволия.

И нам нечего было бы ему возразить, если бы единственная цель этих его «Грамматических соображений» состояла в том, чтобы объяснить читателю, почему он решил печатать собрание своих сочинений, пользуясь такой необычной, им самим разработанной системой правописания.

Но совершенно очевидно, что истинная цель этих его заметок была другая, куда более амбициозная. Его рукой двигало стремление спасти язык от обеднения, оскудения, вернуть ему хотя бы часть утерянных им богатств. *

Вспомним призыв к коллегам, заключающий ту, давнюю, первую его статью о языке:…

Я так понимаю, что, быть может, настали решающие десятилетия, когда ещё в наших силах исправить беду – совместно обсуждая, друг другу и себе объясняя, а больше всегострогостью к себе самим. Ибо главная порча русской письменной речи – мы сами, каждое наше перо, когда оно поспешно, когда оно скользит слишком незатруднённо.

Умедлим же и проверим его бег!.. Ещё не поздно выправить склад нашей письменной (авторской) речи…

(Там же. Стр. 471–472)

Когда я прочёл тогда эту его статью в «Литгазете», эта форма множественного числа («мы», «в наших силах») показалась мне не более чем формулой вежливости. Я был уверен, что на самом деле не было, не могло быть у него тогда никаких надежд на то, что хоть кто-нибудь из собратьев по перу В ЭТОМ его поддержит.

На самом деле, оказывается, это было не так:…

А. И. СОЛЖЕНИЦЫН – К. И. ЧУКОВСКОМУ

Конец ноября 1965 г.

Дорогой Корней Иванович!..

Слышал от Люши, что Вы косовато смотрите на мою языковую статью и считаете её в общем виде утопией. Конечно, применение всех этих (и ещё по-настоящему неясных) принципов невозможно без художественного вкуса и чувства меры. Действительно, самому Далю его опыты совершенно не удались (в художественных произведениях). Однако в себе я ощущаю сейчас способность сделать какие-то шаги в этом направлении и не могу допустить, что останусь в одиночестве.(Переписка Александа Солженицына с Корнеем Чуковским. «Новый мир», 1911, № 10)

Он не мог этого допустить, но вышло именно так. Из тех немногих его собратьев по цеху, которые поддерживали его в куда более опасных его начинаниях, В ЭТОМ его не поддержал ни один. Ни тогда, ни потом.

Но это его не остановило.

И то, что надо было бы начать делать если не всем, так хоть немногим, избранным, пришлось совершить ему одному, взвалить этот непомерный груз на свои плечи.

Результатом этих многолетних его трудов стал «Русский словарь языкового расширения», явившийся на свет в Москве, в 1990 году – под грифом АКАДЕМИИ НАУК СССР.

Словник его насчитывал около ТРИДЦАТИ ПЯТИ ТЫСЯЧ СЛОВ.

Словнику предшествовало небольшое, но обстоятельное —

ОБЪЯСНЕНИЕ…

С 1947 года много лет (и все лагерные, так богатые терпением и лишь малыми клочками досуга) я почти ежедневно занимался обработкой далевского словаря – для своих литературных нужд и языковой гимнастики. Для этого я сперва читал подряд все четыре тома Даля, очень внимчиво, и выписывал слова и выражения в форме, удобной для охвата,повторения и использования. Затем нашёл эти выписки ещё слишком громоздкими и стал из первой выжимки вытягивать вторую, а затем из второй третью.