Феодора
Шрифт:
— Ты сказала, что ребенка у тебя отняли монахини из приюта? — спросил он.
Феодора кивнула.
— И тебе неизвестно, где находится этот приют?
— Нет.
Теперь, впервые за все время, ее охватил ужас от низменности того, в чем она только что призналась. Она в страхе вытерла глаза и взглянула на Юстиниана, чтобы узнать, как он к этому отнесется.
Но он не рассердился. Напротив, заговорил весьма спокойно и взвешенно:
— На первый взгляд, кажется, что, располагая названием приюта, легко, используя власть императора, найти ребенка. На самом деле все обстоит
В напряжении его брови сошлись к переносице.
— Гораздо лучше послать исключительно преданного и толкового человека…
Губы Феодоры дрогнули от удивления.
— Ты сделаешь это? О, любимый!
Теперь он был вознагражден. Она оказалась у него в объятиях и, воспрянув духом от блеснувшей надежды, осыпала его лицо поцелуями.
Осчастливленный, Юстиниан продолжал развивать свой план:
— Я знаю одного человека, чья преданность мне безгранична, — заговорил он. — Я могу поручить это дело ему — хотя шансы на успех, должен тебя предупредить, невелики.
— Но хотя бы попытайся, — сказала она, а затем спросила: — А кто он такой?
— Нарсес, картулярий.
Так называлась должность хранителя архива империи, это был высокий пост, и Феодора сразу поняла, кого он имел в виду.
— Но ведь Нарсес евнух, — заметила она.
— Да, это так, — отвечал Юстиниан. — Но мне кажется, ты быстро убедишься, что этот евнух не таков, как другие.
В тот же вечер Нарсеса препроводили к Феодоре.
Согретая вновь вспыхнувшей надеждой, она стала совершенно не похожа на ту женщину, какой была всего несколько часов назад, однако ее первое впечатление от этого евнуха было неблагоприятным. Он оказался ничтожного роста тощим человечком, лишь немногим выше ее, с глубоко посаженными глазами, лицо у него было вытянутым и скорбным, а лоб высоким, куполообразным и уже начинающим лысеть.
Она инстинктивно ощутила исходящую от него ожесточенность и внезапно поняла, что он испытывает отвращение к своему немощному телу скопца и, возможно, не выносит людей, более совершенных физически, нежели он сам.
Но когда Феодора заговорила с ним, ее мнение совершенно изменилось. Поразительно было видеть, как его унылое лицо оживляется блеском ума и смышлености, как его тонкие губы способны одним движением выразить злость, иронию или отчетливую мысль. Как и предупреждал Юстиниан, в этом хилом, почти карликовом теле таилась могучая мыслительная энергия, которая у обычных евнухов совершенно отсутствовала. Феодоре даже пришло на ум, что если они придут к полному взаимопониманию, Нарсес мог бы стать наиболее преданным ей человеком.
— Расскажи мне о себе, — попросила она его.
— Я родом из Персии, но в моих жилах течет армянская кровь, — начал он. — В детстве я был отдан работорговцу, жестоко оскоплен и продан в Сирию. Там я провел юношеские годы — ткачом в одной из мастерских в Тарсе. Позднее я стал слугой супруги Дифилоса, патриция
— Тебя выкупили из рабства?
— Нет, ваша милость. Я сам купил себе свободу, поскольку имел возможность собрать для этого нужную сумму денег. С тех пор я последовательно занимал различные должности при дворе.
— Всякий раз выше прежней?
— Да, и без лишней скромности могу заметить, что каждое новое назначение все больше соответствовало моим способностям.
— Сколько тебе сейчас лет?
— Скоро исполнится пятьдесят.
Феодора подумала, что он должен был находиться в самой гуще дворцовых событий, знать все тайны двора и на этой основе вырабатывать собственную линию поведения на протяжении, по крайней мере, трех десятилетий.
— И все-таки у меня по отношению к тебе остается какая-то предубежденность, — сказала она откровенно.
— С вашего милостивого разрешения мне кажется, я знаю ее причину, — ответил Нарсес. — Я — евнух. А евнухов вы не любите.
— Я не заметила, чтобы и они были доброжелательны ко мне.
— Я себя к таким евнухам не отношу, о прекрасная и великодушная.
— Что ты имеешь в виду?
— Если я и принадлежу к так называемым бесполым, вы можете считать, что я их предал, ибо мысли и желания у меня совершенно не такие, как у евнуха.
— Но, возможно, ты точно так же предашь и меня?
— Невозможно предать звезду, о славнейшая, которая горит надо мной — и к которой стремится моя колесница.
Феодоре показалось, что она отлично поняла этого худенького человека; даже более полно, чем позволяли его слова. В Нарсесе было что-то от ее собственного склада ума: амбициозность, отвага, стремление быть верным тому, кто прокладывает путь наверх.
— Я полагаюсь на тебя, Нарсес, — сказала она.
— Я не заслуживаю этого, о лучезарная, но сделаю все, что смогу.
Получив последние указания, выяснив все обстоятельства порученного дела и с достаточной суммой денег, врученной ему Феодорой, он откланялся и удалился.
На следующий день он покинул Константинополь.
Отец Поликрат стоял в охраняемом приделе собора, где проводилось тайное совещание иерархов церкви, разглядывая духовных сановников, сидевших полукругом перед ним, каждый со своим помощником. У каждого из помощников было перо за ухом, а на коленях — папирусный свиток. В центре на высокой седилии располагался Гипция, преподобный патриарх.
— Я могу сообщить следующие факты, святые отцы, — начал монах. — Они получены из надежного источника. — Сам источник он не назвал: им был Иоанн Каппадокиец, которому известно практически все, что происходит во дворце. — Нарсес, картулярий, был вызван из архива личным распоряжением наследника Юстиниана. Ему было велено явиться к Феодоре. Затем картулярий не менее часа находился с этой женщиной наедине. Прошлой ночью Нарсес отплыл на корабле «Мантос», который направляется в Александрию.
Он выдержал паузу.