Фермер, который меня довел
Шрифт:
Я выдохнула и начала стекать по сиденью. Тело как будто теряло плотность; его продолжали накрывать несуществующие морские волны, поглощать шелковый песок… Руд помог мне принять более удобное положение. Я раскрыла глаза — прикосновение его рук меня ошарашило, зажглись искры где-то там, в невесомой сути моего тела.
Я вымолвила что-то, зацепилась слабыми руками за одежду агента.
Его глаза увеличились в размерах, их неопределившийся красивый цвет залил все вокруг, и я утонула в нем… или воспарила к нему? Пришла эйфория, пришло блаженство, и я растворилась в них без тени сомнения, без желания
Ветер говорит со мной: «С-с-с… ш-ш-ш… Пес-с-с-очный камеш-ш-шек. Камиш-ш-ш-шек. Рас-с-с-сыпалас-с-сь… потерялас-с-с-сь…»
Возникают темные глаза, шерстистая густая борода. Звучат отрывистые резкие слова. Большая злая скала с бородой — первое воспоминание о Пруте Ховери.
— Не моя порода, — говорит дед.
Я перепугана, слезки набрякают на глазах — их раздражают ветер и песчинки песка, кружащиеся в нем. Никто никогда на меня так не смотрел, никто никогда не говорил мне таких обидных слов. Я еще не понимаю их значения, но понимаю интонацию и смысл — не нравлюсь, мне не рады.
А мама уверяла, дедушка будет мне рад…
— Брось эти глупости, папа, — говорит она укоризненно. — Ками в тебя пошла: такая же кареглазая и золотоволосая.
— Не моя порода, — отрезает Прут Ховери.
— Ну и хорошо, — говорит папа. — Значит, хорошая девочка будет.
Дед плюет куда-то в сторону; плевок мне кажется пущенным снарядом. Я вздрагиваю, а дед ворчит:
— Имя дрянное. «Камарис», камешек… Камишек.
— Прекрасное имя, — возражает папа, подходит ко мне, и берет на руки. На руках у папы хорошо и привычно, я прячу личико где-то у него на груди. — Идем погуляем, Ками, я покажу тебе кооков. Красивые зверьки, пуши-и-истые!
— Близко не подходите, — предупреждает дед, не скрывая недовольства. — Переполошите животных. Они детей не любят.
Папа уносит меня подальше от страшного Прута Ховери, и мне уже не так страшно, и не так обидно, потому что больше всего во вселенной я люблю папу, а папа любит меня и несет показывать пушистых кооков.
— Камишек, — произносит дед, напоминая, что я для него так же ценна и любима, как камешек под ногами. — Хоть что-то в жизни ты сделала толковое. Нев — хороший парень, держись его.
Я киваю.
—…Жениться вам надо, — продолжает дед, почесывая неопрятную разросшуюся бороду.
Мне сложно поверить, что Прут Ховери был когда-то первым красавцем Хасцена — рослым, плечистым, с копной песочно-золотистых волос и карими глазами, необычными для этой местности. Для меня дед — камень, валун, что с виду, что внутренне.
— Мы слишком молоды, — робко говорю я, водя пальцем по узору на стакане.
— Нечего ждать, — уверенно говорит дед. — Провозюкаешься, и бросит тебя Нев, он видный парень, умный, такой в два счета девушку найдет, а ты… ну, тебе повезло, что он на тебя клюнул.
Я перестаю водить пальцем по стакану и замираю, как всегда происходит со мной, когда кто-то меня упрекает или обижает. Деду неприятна моя робость, моя покладистость — да и вся я его раздражаю, но я все равно ему дорога и он хочет для меня лучшего.
Я поднимаю на деда глаза; они у нас одного цвета — темный мед.
Удивительно, поразительно, невообразимо, но из всех моих родных и друзей лишь дед, с которым я никогда не была близка, поддержал меня и одобрил мой выбор.
— Он настоящий мужик. Я это сразу понял. Он украдет для тебя, убьет за тебя, сам убьется, если так будет надо, чтобы тебя сберечь. С ним тебе будет безопасно и хорошо, Камишек.
— Я тоже так думаю, — говорю я, и Прут Ховери остается доволен моими словами.
— Дорогая?
— Руд? — неверяще, хрипло произнесла я.
Как здесь взялся агент, ведь только что-то я говорила с дедом? И дед был жив… Я нахмурилась, силясь понять, почему дед пропал, а Руд говорит мне такие слова. И почему он вообще здесь, в нашей с Невом спальне на ферме?
— Как выспалась? — проворковал мужчина, и пригладил мою челку, вставшую дыбом.
Я обнаружила, что на мне та самая сексуальная шелковая пижама, которую я купила, чтобы демонстрировать мужу, и которую зареклась надевать в его отсутствие. Почему она на мне?!
— Я нашел эту прелесть в шкафу, — пояснил Руд, заметив, что я прикасаюсь к шелку и кружевам, и присел ко мне на кровать.
«Прелесть». Не так ли он змейку радужную звал, которую нарочно сунул мне в руки?
О, Звезды! Змея, укус, яд! Эйфория, Руд, сексуальная пижама… спальня!
Я соскочила с кровати, бросилась к шкафу, нашла халат и, «спрятавшись» в нем, повернулась к агенту, который томно и расслабленно, как довольный кот, развалился на нашей с Невом кровати.
— Какого ящера ты делаешь здесь?!
— Что за тон, милая? — сказал агент, и улыбнулся красиво, выверено, светло, но я увидела в этой белозубой идеальной улыбке лишь торжество.
— Я спрашиваю: что ты делаешь в спальне? И почему я в этом? Ты меня касался? Кто тебе позволил?
— Ты позволила. И коснуться, и зайти в дом, и отнести тебя в спальню… и все остальное ты позволила тоже.
Мне показалось, на меня рухнул потолок — до того меня поразила эта новость, придавила. Я попробовала собрать слова в вопрос, но уже на этапе подбора поняла, что слова здесь лишние, как и вопросы.