Фея Альп (др. перевод)
Шрифт:
– Отчего у тебя нет доверия ко мне, Алиса? Ведь не стану же я принуждать свою единственную дочь к браку, к которому не лежит ее сердце. Но все надо обдумать, обсудить. Пока я требую только, чтобы ты не принимала никаких скоропалительных решений и предоставила мне найти выход. Положись на своего отца.
Он наклонился, чтобы поцеловать Алису в лоб, но она вздрогнула и с ужасом уклонилась от его ласки.
– Что такое? – спросил Нордгейм, хмурясь. – Ты боишься меня или не веришь мне?
Она подняла на него грустный, обвиняющий взгляд, а ее обыкновенно
– Нет, папа, я не верю твоей любви и доброте. Я вообще не верю тебе… и никогда не поверю!
Нордгейм отвернулся, жестом приказав ей удалиться. Алиса молча вышла из комнаты. Она прекрасно понимала, что у отца и в мыслях не было выдать ее за доктора, что он без всяких угрызений совести намекал на такую возможность, чтобы устранить на первое время грозившую ему опасность. Но он ошибся в расчете: неопытная девушка видела его насквозь, и – странно! – этот бессердечный человек не мог вынести этого. Он сохранял самообладание, столкнувшись с гордым негодованием Вольфганга, и перед грозным натиском Гронау, испытывая только гнев да еще разве что страх, теперь же в его душе в первый раз проснулся стыд. Если бы даже ему действительно удалось избежать расплаты, он чувствовал в глубине души, что осужден, и произнесла над ним приговор его единственная дочь.
Глава 19
Работы на железной дороге продвигались с лихорадочной быстротой. Нелегко было закончить все в срок, но Нордгейм был прав, говоря, что главный инженер не будет щадить ни себя, ни своих подчиненных. Эльмгорст поспевал всюду, распоряжаясь, давая указания и служа для своих рабочих и инженеров неисчерпаемым источником энергии. Когда он руководил делом, силы его подчиненных удваивались, и он действительно достигал цели: многочисленные постройки на всем протяжении горного участка были большей частью уже готовы, и Волькенштейнский мост был почти закончен.
Вольфганг вернулся с объезда. В Оберштейне он вышел из экипажа и отпустил его, собираясь пройти пешком последнюю часть дороги, чтобы осмотреть ее. Он остановился на спуске над Волькенштейнским ущельем и смотрел на рабочих, трудившихся на рельсах и около решетки моста. Через несколько дней постройка моста будет завершена: уже теперь он вызывал всеобщее восхищение, а в следующем году им будут любоваться тысячи людей. Но его творец смотрел на него так мрачно, точно его уже не радовало собственное произведение.
Сегодня Эльмгорст уклонился от разговора с Нордгеймом и, не встретив его по приезде, дал ему понять, что остался при своем, но избежать последнего объяснения было невозможно. Оба знали, что разрыв окончателен. Нордгейм едва ли мог пожелать, чтобы его зятем стал человек, который с таким презрением отказал ему и от которого в будущем он не мог ожидать поддержки. Вопрос сводился лишь к тому, каким образом они расстанутся, и в интересах обоих было совершить разрыв как можно дипломатичней. Только в этом им и следовало еще сговориться, и свидание должно было состояться завтра.
Стук копыт заставил
– Вы уже вернулись, господин Эльмгорст? А мы думали, что ваша поездка займет целый день.
– Я окончил осмотр раньше, чем думал. Однако сейчас вы не сможете продолжать путь: внизу взрывают скалу. Впрочем, это потребует немного времени, все закончится за десять минут.
Эрна и сама уже увидела препятствие. На дороге, проходившей недалеко от моста, стояли часовые, а кучка рабочих хлопотала вокруг большой каменной глыбы, которую, очевидно, и собирались взорвать.
– Я не тороплюсь, – равнодушно ответила она. – Все равно я собиралась подождать господина Вальтенберга, который просил меня ехать вперед, потому что неожиданно встретил Гронау. Но я не хочу уезжать слишком далеко.
Эрна опустила поводья и, по-видимому, тоже стала наблюдать за рабочими. В последнюю ночь погода резко изменилась, тяжелое серое небо низко нависло над землей, горы заволокло туманом, в лесу шумел ветер; в одну ночь лето сменилось осенью.
– Мы увидим вас сегодня вечером, господин Эльмгорст? – прервала Эрна молчание, длившееся уже несколько минут.
– Мне очень жаль, но я не могу прийти: как раз сегодня вечером необходимо завершить срочную работу.
Этот старый предлог не встретил доверия. Эрна сказала с ударением:
– Должно быть, вы не знаете, что дядя приехал сегодня утром?
– Знаю и уже велел передать ему мои извинения. Мы увидимся завтра.
– Алиса, кажется, нездорова. Правда, она не признается в этом и ни за что не соглашается, чтобы послали за доктором Рейнсфельдом, но когда она вышла сегодня из комнаты отца, то была так бледна и имела такой больной вид, что я испугалась.
Она как будто ждала ответа, но Эльмгорст молчал и пристально смотрел на мост.
– Вам следовало бы урвать минутку, чтобы навестить невесту, – продолжала Эрна с упреком.
– Я не имею больше права называть Алису своей невестой. Мы с господином Нордгеймом разошлись во взглядах так резко и глубоко, что примирение невозможно, и оба отказались от предполагавшегося союза.
– А Алиса?
– Она еще ничего не знает, по крайней мере от меня. Очень может быть, что отец уже сообщил ей о разрыве; конечно, она подчинится его решению.
Сказанные слова лучше всего характеризовали странный союз, заключенный в сущности лишь между Нордгеймом и Эльмгорстом. Алису обручили, когда того требовали их взаимные интересы, теперь же, когда этих интересов больше не существовало, помолвку расторгли, даже не спросив невесту. Само собой разумелось, что она подчинится. Эрна, по-видимому, тоже не сомневалась в последнем, но все же побледнела от неожиданности.
– Значит, дошло-таки до этого! – тихо сказала она.
– Да, дошло. От меня потребовали платы, которая оказалась слишком высокой, и если бы я согласился на нее, то не мог бы смотреть в глаза людям. Я сделал свой выбор.