Фея Альп (др. перевод)
Шрифт:
– Я знала и никогда не сомневалась, что так будет!
– По крайней мере, хоть этого вы ждали от меня? – с нескрываемой горечью сказал Вольфганг. – Я не надеялся.
Эрна не ответила, но посмотрела на него с упреком. Наконец она нерешительно проговорила:
– И что же теперь?
– Теперь я опять там, где был год назад; путь, который вы так восторженно описывали мне когда-то, открыт передо мной, и я пойду по нему, но один, совсем один!
Эрна вздрогнула при последних словах, однако она явно не хотела понимать их и быстро возразила:
– Такой
– Мертвое и бесцветное, как вон те горы, – закончил Эльмгорст, указывая на осенний ландшафт, затянутый туманом. – Впрочем, я не имею права жаловаться: было время, когда лучезарное счастье само шло мне навстречу, я отвернулся от него и устремился к другой цели, тогда оно взмахнуло крыльями и улетело в недосягаемую даль, и если я теперь отдам за него даже жизнь, оно не вернется. Кто раз упустил его, того оно покидает навсегда.
В этом самообвинении слышалась мучительная боль, но у Эрны не нашлось ни слов возражения, ни взгляда, которого искали глаза Вольфганга; бледная и неподвижная, она смотрела в туманную даль. Да, теперь он знал, где его счастье, но было уже поздно.
Вольфганг подошел и положил руку на шею лошади.
– Эрна, один вопрос, прежде чем мы расстанемся навсегда. После разговора, который предстоит мне завтра с вашим дядей, я, разумеется, не переступлю больше порога его дома, а вы уедете с мужем далеко… Надеетесь ли вы стать счастливой с ним?
– По крайней мере, я надеюсь сделать счастливым его.
– Его! А вы сами? Не сердитесь!.. В моем вопросе нет больше самолюбия. Я уже слышал свой приговор из ваших уст, помните, в ту лунную ночь на Волькенштейне. Вы все равно потеряны для меня, даже если б были свободны, потому что никогда не простите мне того, что я добивался руки другой.
– Нет, никогда!
– Я знаю это и именно потому хотел бы обратиться к вам с последним предостережением. Эрнст Вальтенберг – не такой человек, чтобы составить счастье женщины, ваше счастье: его любовь основана только на эгоизме, представляющем основную черту его натуры. Он никогда не спросит себя, не мучает ли он любимую женщину своей страстью. Как вы перенесете жизнь с человеком, для которого всякое стремление к высшему, все идеи, воодушевляющие вас, – лишь мертвые слова? И я когда-то выше всего ставил свое «я», но понял наконец, что в жизни есть кое-что другое, лучшее, хотя мне пришлось дорого заплатить за науку. Вальтенберг же никогда этому не научится.
У Эрны задрожали губы, она уже давно знала это, но что толку было понимать? И для нее было уже слишком поздно.
– Вы говорите о моем женихе, – сказала она серьезно. – Говорите с его невестой. Прошу вас, ни слова больше.
– Вы правы, но это мое прощание, и вы должны извинить меня. – Эрна молча наклонила голову и хотела повернуть лошадь назад, но на опушке леса показался Вальтенберг, приближавшийся крупной рысью. Он холодно обменялся с Эльмгорстом вежливым поклоном, а затем, после нескольких слов о погоде и о приезде
– Рабочие непростительно долго копаются, – сказал Вольфганг, который был рад найти предлог избавиться от разговора. – Я пойду, потороплю их, через несколько минут вы сможете проехать.
Он быстро сбежал с откоса к месту, где производился взрыв, но, очевидно, там что-то не ладилось, потому что инженер, руководивший работой, подошел к начальнику с объяснением. Эльмгорст нетерпеливо пожал плечами и двинулся к рабочим, вероятно, чтобы осмотреть приготовления.
Тем временем Вальтенберг стоял на спуске рядом со своей невестой. Эрна спросила:
– Ты говорил с Гронау?
– Да, я высказал свое удивление по поводу того, что он здесь. Он не явился ко мне в Гейльборн по приезде и вообще не дал знать о своем возвращении. Вместо ответа он просил позволения поговорить со мной сегодня вечером: ему нужно сообщить мне что-то, по его словам, очень важное, касающееся и меня в известной степени. Интересно знать, что он скажет: вообще он не любитель таинственности. Однако посмотри, Эрна, какие грозные, темные тучи собираются над Волькенштейном! Пожалуй, нас застигнет непогода во время прогулки.
– Едва ли сегодня будет что-нибудь, – возразила Эрна, мельком взглянув на окутанную тучами гору. – Завтра или послезавтра – может быть. Период бурь, кажется, наступит в нынешнем году раньше обычного, последняя ночь тому доказательство.
– Может быть, ваша фея Альп действительно обладает волшебными чарами, – сказал Эрнст как бы шутливо. – Эта вершина, почти никогда не сбрасывающая свое туманное одеяние, положительно околдовала меня: какая-то таинственная, неотразимая сила так и тянет приподнять покрывало гордой царицы и сорвать с ее уст поцелуй, в котором она отказывала всем до сих пор. Если попробовать взобраться с той стороны…
– Эрнст, ты обещал мне раз и навсегда отказаться от безрассудной затеи, – перебила его Эрна.
– Успокойся, я сдержу слово, ведь я обещал тебе это тогда, когда мы ходили смотреть на костры в Иванову ночь.
– В Иванову ночь, – тихо и мечтательно повторила Эрна.
– Ты еще помнишь ту ночь, когда я покорился твоему требованию? Я тогда твердо решил, что взберусь на Волькенштейн, и взобрался бы во что бы то ни стало, но твои умоляющие глаза, твое восклицание «Мне страшно!» сломили мое упрямство. Неужели ты действительно боялась бы за меня, если бы я не послушался?
– Эрнст, что за вопрос?
– Тогда это еще не составляло твоей обязанности: я еще не был твоим женихом. – В голосе Вальтенберга опять послышалась прежняя мучительная подозрительность. – Вероятно, ты точно так же боялась бы за Зеппа или за Гронау, если бы они отважились на такое дело. Я же говорю о том всепоглощающем страхе, который люди испытывают только за любимого человека, о страхе, который заставил бы меня, например, слепо, очертя голову броситься навстречу опасности, если бы речь шла о тебе. Впрочем, тебе, конечно, незнакомо это ощущение.