Фея Альп (др.перевод)

Вернер Эльза

– Вам дали неверные сведения: первый горный локомотив изобрел я, как доказывает мой патент.

Гронау вдруг поднялся; его смуглое лицо еще больше потемнело, видно было, как кровь прилила к загорелым щекам. Он составил себе подробный план действий и заранее обдумал, как именно нападет на противника, загонит его в тупик и поставит в безвыходное положение, но при встрече с такой наглостью все мудрые намерения и негодование честного человека взяли верх.

– И вы смеете говорить это мне в лицо? – крикнул он с гневом. – Мне, присутствовавшему при том, как Бенно показывал и рассказывал про свой проект, а вы хвалили

и восхищались им? Или память и тут вам изменяет?

Нордгейм спокойно протянул руку к звонку.

– Уйдете вы добровольно, господин Гронау, или я должен позвать прислугу? Я не намерен терпеть оскорбления в собственном доме.

– Советую вам оставить звонок в покое! Предоставляю вам выбор: или то, что я хочу сказать, будет сказано здесь, с глазу на глаз, или то же самое будет сказано перед целым светом. Если вы откажетесь слушать, меня выслушают в другом месте.

Угроза возымела действие. Нордгейм медленно снял руку со звонка. Он видел, что нелегко будет справиться с этим решительным, энергичным человеком, и предпочел не раздражать его больше.

– Ну хорошо, что же вы хотите сказать?

– Только то, что ты – мошенник!

Нордгейм вздрогнул, но в следующую секунду воскликнул:

– А, так вы смеете!..

– О да, смею! И я еще не на это осмелюсь, потому что одними словами такого дела не уладишь. Бедняга Бенно не умел постоять за себя, он опустил голову под ударом и, пожалуй, больше страдал от мысли, что его любимейший друг изменил ему, чем от самой измены. Будь я здесь в то время, ты не отделался бы так дешево. Не трудись корчить возмущенную физиономию! Меня не проведешь, я знаю правду, и мы одни, тебе нечего стесняться. Вся штука в том, что ты ответишь, когда я при всех брошу тебе в лицо это обвинение.

В волнении Гронау отбросил церемонии и перешел на прежнее «ты». Нордгейм не пытался больше сдерживать его, но, вероятно, чувствуя себя все-таки в безопасности, ни на минуту не отказался от высокомерного тона.

– Что я отвечу? – спросил он. – «Где доказательства?»

– Я не сомневался, что ты так ответишь! – горько усмехнулся Гронау. Потому-то я и не пошел к тебе сейчас же, как только узнал в Оберштейне от сына Рейнсфельда о твоей ловкой проделке, а отправился искать следы. В эти три недели я был везде – и в столице, и в местечке, где Бенно жил последние годы, и даже в нашем родном городе.

– Что же, доказательства нашлись?

Вопрос звучал уничтожающей насмешкой.

– Нет, по крайней мере, ничего, что прямо обвиняло бы тебя. Ты хорошо оградил себя от всякой опасности, а Рейнсфельд дал промах, не поставив своего изобретения под охрану закона, потому что считал его еще не вполне законченным. Это было тогда, когда я уехал из Европы, а ты получил место в столице. Добрый, простодушный Бенно сидел над своими чертежами, изменял, поправлял, совершенствовал и строил воздушные замки, как вдруг в один прекрасный день узнал, что его проект уже давно принят и оплачен золотом, только патент и деньги попали в карман другому, его лучшему другу, превратившемуся с их помощью в миллионера.

– И ты хочешь преподнести свету эту сказку? – презрительно спросил Нордгейм, бессознательно переходя к старому «ты» по примеру Гронау. – Ты воображаешь, что свидетельство такого проходимца, как ты, может пошатнуть положение человека, подобного мне? Сам же признался,

что доказательств нет.

– Прямых нет, но того, что я узнал, достаточно, чтобы поколебать почву под твоими ногами. Ведь и Рейнсфельд пытался доказать свои права. Разумеется, ему отказали, хотя и тогда нашлись люди, поверившие ему; он пал духом и бросил хлопоты. Но о его деле все-таки продолжали говорить, тебе приходилось защищаться от обвинений, а теперь твоим противником будет не мягкосердечный, неопытный Бенно, а я! Посмотрим, как ты от меня отделаешься. Я поклялся себе, что для сына моего друга я восстановлю ту справедливость, которая в данном случае еще возможна, а я имею обыкновение держать свое слово! Я буду преследовать тебя без церемонии, без жалости, пущу в дело все, что узнал в последние недели, и заставлю весь свет говорить о подлоге, о котором тогда было известно лишь в тесном кругу специалистов. Посмотрим, восторжествует ли истина, если честный человек готов отдать для этого все свое добро и даже кровь.

Речь Гронау дышала железной решимостью, а Нордгейм должен был знать, чего следует ожидать от такого противника. Несколько минут он, видимо, боролся с собой, а потом спросил тихо и отрывисто:

– Сколько ты требуешь?

Губы Гронау насмешливо дрогнули.

– А, так ты идешь на сделку?

– Все зависит от того, чего ты захочешь. Я не отрицаю, что шум был бы мне неприятен, хотя я далек от мысли считать его сколько-нибудь опасным. Если ты предъявишь разумные требования, то, может быть, я и решусь на некоторые жертвы. Итак, чего ты требуешь?

– Весьма немногого для человека твоего полета. Ты выплатишь сыну Бенно, доктору Рейнсфельду, сполна всю сумму, полученную тобой за патент. Эти деньги – его законное наследство, и при теперешних обстоятельствах представляют для него целый капитал. Кроме того, ты скажешь ему правду, хоть с глазу на глаз, и этим вернешь покойному, по крайней мере, перед его сыном, честь, украденную тобой у него. Тогда доктор откажется от всяких дальнейших притязаний, а я тоже оставлю тебя в покое.

– Первое условие я принимаю, – хладнокровно ответил Нордгейм, – второе же – нет. Будет с вас и капитала, который составляет далеко не пустячную сумму. Вы, конечно, поделитесь.

– Ты думаешь? – спросил Гронау с презрением. – Впрочем, где тебе верить в честную, бескорыстную дружбу. Бенно Рейнсфельд даже не знает, что я затеял это дело и ставлю тебе какие-то условия, и мне еще будет стоить немалого труда уговорить его принять эти деньги, которые принадлежат ему по законам божеским и человеческим, принадлежат ему одному. Я счел бы позором для себя взять из них хоть один пфенниг… Однако довольно слов! Принимаешь ты оба условия?

– Нет, только первое.

– Я не торгуюсь. Капитал и признание!

– Чтобы отдаться вам в руки? Никогда!

– Хорошо! В таком случае переговоры кончены. Ты хочешь войны – будь по-твоему!

Гронау повернулся и пошел к двери. Нордгейм хотел было удержать его, но остановился, а в следующую минуту дверь за Гронау уже захлопнулась.

Оставшись один, Нордгейм беспокойно зашагал по комнате. Теперь видно было, что разговор взволновал его гораздо сильнее, чем он хотел показать. Его лоб покрылся морщинами, черты лица выражали гнев и тревогу. Мало-помалу он начал успокаиваться и наконец проговорил вполголоса: