Фея Альп
Шрифт:
— О, о! — запротестовал Саид с оскорбленной миной, но Гронау продолжал, не обращая на него внимания:
— Вам бы это не повредило, а для него моцион был бы очень полезен. Но, мне кажется, теперь можно все разбить вдребезги у него на глазах, он и пальцем не пошевельнет. Это невозможно терпеть долее, я попробую поговорить с ним.
Он решительно двинулся к кабинету, но в эту минуту дверь отворилась, и Вальтенберг сам вышел в гостиную.
— Вы еще здесь, Гронау? — спросил он, слегка сдвигая брови. — Ведь я велел передать, что прошу вас обедать без меня.
— У меня, так же как у вас, нет аппетита, —
— Так вели убирать со стола, Саид! Ступай!
Саид вышел, но Гронау упрямо оставался.
Эрнст подошел к окну, из которого открывался вид на отдаленный горный хребет. Всю неделю, прошедшую со времени катастрофы, погода не прояснялась; она оставалась пасмурной и ветреной, и горы постоянно затягивал туман. Сегодня в первый раз они были совершенно чисты.
— Проясняется, наконец! — сказал Вальтенберг.
— Это ненадолго: когда линии гор выступают так резко и вершины кажутся так близко, погода не продержится долго.
Эрнст не ответил; он не сводил взора с голубой цепи гор. Через несколько минут он вдруг обернулся.
— Завтра я еду в Оберштейн. Закажите экипаж.
— В Оберштейн? Разве вы намерены предпринять экскурсию в горы?
— Да, я хочу отправиться на Волькенштейн.
— На… то есть только до стены уступа?
— Нет, на вершину.
— Теперь? В это время года? Это невозможно, господин Вальтенберг. И ведь вы знаете, что вершина вообще недоступна.
— Именно потому она меня и манит. Я собственно ради этого остался в Гейльборне, но в такой туман ничего нельзя было предпринять. Позаботьтесь нанять двух надежных проводников.
— Вы не найдете проводников для такой экскурсии, — серьезно возразил Гронау.
— Почему? Уж не из-за старой ли детской сказки? Предложите им большую плату: это верное средство против суеверия.
— Очень может быть, но здесь оно может и не подействовать, потому что старая детская сказка имеет весьма реальную подкладку, мы это видели. В памяти горцев еще слишком свежо бедствие, причиненное лавиной.
— Да, она многое уничтожила, очень многое, — медленно и задумчиво проговорил Эрнст, не сводя взора с гор.
— А потому оставьте на сей раз Волькенштейн в покое, — продолжал Гронау. — Снег представляет теперь самые неблагоприятные условия для восхождения, а погода не продержится — за это я вам ручаюсь. Нам не следует предпринимать восхождение теперь.
Эрнст только пожал плечами в ответ на его доводы.
— Ведь я еще не приглашал вас с собой, Гронау. Оставайтесь, если боитесь.
— Мы, кажется, выдержали вместе столько опасностей, господин Вальтенберг, что вы могли бы и не сомневаться в моей храбрости. Я пойду с вами до границ возможного, но боюсь, что вы пойдете дальше, а вы не в таком настроении, чтобы хладнокровно встретить опасность.
— Вы ошибаетесь, я в превосходнейшем настроении и хочу идти. С проводниками или без них — все равно, в крайнем случае, я пойду один.
Гронау был знаком этот тон, и он знал по опыту, что тут ничего не поделаешь, тем не менее, решился на последнюю попытку. Он знал, что вызовет бурю, если коснется этого пункта, но все-таки рискнул попробовать.
— Вспомните свое обещание, — проговорил он вполголоса. — Вы дали слово баронессе Тургау не ходить на Волькенштейн.
Эрнст вздрогнул: его бледность и угрожающее выражение, с которым
— Обстоятельства, при которых я дал слово, больше не существуют, вы это знаете, Гронау, — холодно сказал он. — Кстати, я не желаю, чтобы вы упоминали о них в моем присутствии, раз навсегда прошу вас об этом. — Он повернулся и пошел в свою комнату, но на пороге остановился. — Так закажите экипаж в Оберштейн на завтра, восемь утра.
26
На снежном поле, расстилающемся на высоком уступе Волькенштейна, расположилась маленькая группа смельчаков, которые в самом деле предприняли восхождение и почти выполнили свою задачу. Это были двое проводников, сильные, закаленные люди, и Гронау; сложив канаты, кирки и прочие вспомогательные средства для восхождения на горы, они сделали здесь привал. Очевидно, на продолжительное время.
Вчера они вышли из Оберштейна и добрались до скал, где нашли кое-какую защиту на ночь, а с рассветом пустились в путь наверх, на уступ, который считался до сих пор недосягаемым. Они взошли на него с неописуемым трудом, с несказанным напряжением сил и с полным презрением к опасности, грозившей им на каждом шагу, но все-таки взошли первые.
Впрочем, это сознание было их единственной наградой за смелость, потому что погода, довольно ясная вчера и еще сегодня утром, в последние часы начала меняться, густой туман заволакивал долины, скрывая их от взора, а от окрестных гор были видны только верхушки. И вершина Волькенштейна, величественная ледяная пирамида, подымающаяся над стеной уступа, начала постепенно затягиваться туманом. Снизу казалось, что она составляет одно целое со стеной, тогда как в действительности ее отделяло от края широкое поле глетчера.
Одолеть эту неприступную стену было уже крупным успехом, но, по-видимому, трое мужчин не испытывали чувства радостного удовлетворения. Гронау не отрывался от подзорной трубы, направленной на ледяную пирамиду, а проводники обменивались лишь короткими, односложными замечаниями, и их серьезные лица выражали несомненное беспокойство.
— Ничего больше не вижу! — сказал Гронау, опуская трубу. — Туман сгущается вокруг вершины, и невозможно что-нибудь рассмотреть.
— И сейчас пойдет снег, — прибавил один из проводников, седой человек. — Я предсказывал это господину, но он не хотел и слушать.
— Да, безумие при таких условиях взбираться на вершину, — пробормотал Гронау. — По-моему, мы сделали достаточно, взобравшись на стену с опасностью для жизни; пусть-ка кто-нибудь другой это проделает, а до нас сюда еще никто не добирался.
Тем временем второй проводник, помоложе, вглядываясь вдаль, обратился к нему со словами:
— Ждать дольше не годится, господин, надо идти назад.
— Без господина Вальтенберга? Ни за что! — возразил Гронау.
— Только до скал: там мы найдем защиту в случае беды. Здесь мы не выдержим метели, и необходимо пройти худшую часть стены прежде, чем пойдет снег, иначе ни один из нас не останется в живых. Да ведь мы и условились ждать господина у скал.