Фиалки из Ниццы
Шрифт:
— Ты кто? Откуда? Кто выпустил?
— Я — актив… Из Академии наук…
Скоро все и разъяснилось. Я пошел не в ту сторону и попал на соревнование общества «Крылья Советов». И уже в следующий раз я пошел налево, попал в «актив» и нашел там вполне интеллигентную обстановку. Никто не стоял пистолетом и с вышек в воду не прыгал.
Из сказок об Италии
В ту осень жена и я жили в Пуоло, под Сорренто. Наша деревня и дом — на самом берегу. Высоко над нами — шоссейная дорога в Сорренто. К шоссе вела крутая тропа через оливковую рощу, виноградники и заросли инжира.
Жили мы во втором этаже дома, в котором хозяин Луиджи держал тратторию «Святой Рафаэль». Узкая полоска берега
Днем на пляже мелькал Анджело. Он был озабочен своим бизнесом — расстановкой зонтов и шезлонгов. Анджело походил на пирата. Бронзовое мускулистое тело, хищный орлиный нос, на голове — пестрый платок, сзади из-под него — косичка. На него работал шестнадцатилетний украинский паренек Мартын из-под Житомира. Мартын разносил по пляжу тяжелые зонты и шезлонги и сверлил в песке для зонтов глубокие лунки. Анджело звал его Мартино. У Мартино не было «пермессо ди соджорно» (вида на жительство), работал он незаконно, и Анджело платил ему вдвое меньше, чем таким же итальянским мальчишкам.
Я как-то разговорился с пареньком. Спросил, как ему тут живется.
— Тут приемно, але дома краще. Але в доме нема гроши и нема чего робыти.
Я спросил его об Анждело, его хозяине.
— Хлопец гарни, да не платить. Але соджорно немае…
Однажды ночью случилась гроза. Ветер рвал паруса у шхуны, сорвавшейся с якоря и прибитой к самому берегу. Молнии падали в голубовато-серое море. Уснули мы к утру. Спали недолго. Нас разбудили отчаянные крики под балконом. Выглянув, мы увидели у самого берега посиневшее скрюченное тело Мартына. Люди на берегу кричали еще долго, но мы не могли понять, что случилось. Когда мы вышли, Луиджи сказал, что с вечера, когда на море еще было тихо, Мартын отправился с рыбаками в море. Недалеко от берега баркас перевернулся, но Мартын не выплыл. Его нашли под утро у прибрежной скалы. По всему было видно, что он ударился головой о камень.
Анджело плакал, сидя на скамье у входа в тратторию. Без платка он был похож не на пирата, а на нищего, просившего милостыню у загорающих на пляже:
— Perfavore… per amore die Santa Maria… grazie [32]
A если это любовь?
Поговорим о странностях любви.
Хайнца я встретил в городе Бад-Наухайм, около Франкфурта. Мы сидели на скамейке в парке неподалеку от колоннады и ванных корпусов, служивших курортникам во времена Эрнста, великого герцога Дармштадтского. Нынче ванны ушли в небытие, в зданиях — банкетные залы, а о герцоге Эрнсте, покровителе курорта, напоминала надпись на фонтане, в центре колоннады. Отсюда идет дорога в парк, в рощи огромных платанов и дубов, перемежающихся широкими солнечными полянами.
32
Подайте ради пресвятой девы Марии… спасибо (ит.).
Я только что вышел из клиники Керкхоф, где Хайнц служит главным бухгалтером. После того как я расплатился, Хайнц угостил чаем и предложил посидеть на воздухе у фонтана. В клинике сказали, что он немного говорит по-русски. Оказалось, знает пару слов: «з добри утро», «к шорту» и «шорт подери». Еще неясно намекали на его аристократическое происхождение.
— Скажите, Хайнц, откуда у вас эти русские
— Жена была русская.
— Была?
— Да, сейчас я один. Это — целая история. Овдовел я рано, совсем молодым. Сейчас мне шестьдесят. В этом городе меня все знают. Ведь я правнук герцога Эрнста, основавшего здесь курорт и, стало быть, родственник двух несчастных женщин, вашей последней царицы и ее сестры… Десять лет назад сюда из Ростова приехала к подруге Катя. Меня пригласили и познакомили. Катя моложе меня на двадцать лет. Мы подружились, а на следующий год она приехала сюда с дочкой Леной, и мы поженились. Катя — врач. В Ростове она получала, смешно сказать… сорок евро. Ну разве только Лене на мороженое. Лена еще училась в школе. Мы прожили в моем доме семь лет. Вы ведь остановились на вилле Андреа, на Франкфуртерштрассе? Так вы видели мой дом, он напротив. Катя очень согрела меня. Шутка ли, прожить одному в большом доме, где мучительно умирала моя первая жена. Катя — кардиолог, и я устроил ее в клинику Керкхоф. Дочка окончила здесь школу и сейчас учится на медицинском факультете во Франкфурте…
Чтобы не утомлять вас долгой историей, скажу только, что уже года через два Катя сошлась с молодым стажером из Саарбрюккена. А может быть, и раньше. Как все обманутые мужья, узнал я об этом поздно и случайно. Мы развелись. Я купил ей дом в этом городе, но она продала его и уехала с новым мужем в Саарбрюккен. Там они оба работают в клинике. А Лена заканчивает факультет и часто меня навещает. Эту гессенскую землю мы с ней объездили вдоль и поперек.
Вот так я снова остался один. Директор клиники сказал мне: «Эта жизнь и депрессия тебя погубят», и пригласил на работу. Ведь когда-то я был президентом крупного банка. Не подумайте, что я стал женоненавистником, но вот ведь как бывает.
— А если это любовь? — спросил я и вспомнил московский спектакль.
— Возможно. Здесь в Бад-Наухайме много счастливых пар, немцев-мужей и русских жен. Но нашей семье с русскими не везет. Обе сестры моего прадеда погибли в России страшной смертью. Одну сестру, Алекс, русскую царицу, расстреляли в Екатеринбурге вместе с детьми и мужем, вашим последним царем. Другая сестра, Элла, кроткая, как ангел, сначала потеряла мужа, великого князя Сергея, убитого революционерами. А потом ее саму живой сбросили в шахту. Моя тетка, внучка герцога Эрнста, работавшая перед последней войной в Москве, просидела в ГУЛАГе пятнадцать лет. Недавно умерла в Висбадене. Кроме Лены у меня никого нет. Мне кажется, что ко мне она больше привязана, чем к матери. Хочет жить со мной. Думаю о ее будущем, строю планы.
— Не стройте планов, Хайнц, если не хотите рассмешить Бога. Вам еще повезет.
Голос крови
Однажды, вернувшись из Германии, я рассказал приятелю о своих встречах с русскими, переехавшими туда в послесоветское время.
— Да нет, это не русские, — возразил приятель. — Думаю, это в основном еврейские семьи. Уехали в поисках спокойной обеспеченной жизни, надежной и бесплатной медицины. Перекати-поле. Нет настоящих корней. А русские, особенно из глубинки, — несчастный народ. Кому не хочется хорошей жизни? Но как расстаться с садом-огородом, с рыбалкой, с банькой по субботам, с любимым лесным промыслом? Хоть ягод и грибов, тем более зверья, в лесах сильно поубавилось. К тому же, как сказал Пушкин, мы ленивы и нелюбопытны. И надеемся на авось. Авось получшает. В общем, голос крови…
— Голос крови, говоришь? Так вот послушай.
И я рассказал о знакомстве с одной русской парой в Констанце.
Ее зовут Клава, его — Эрни.
Предки Клавы, умные и рачительные хозяева, с незапамятных времен жили в Тамбовской губернии. Один из предков был крепостным у тамбовского помещика Верховского. Получив вольную, выделился из общины, зажил на хуторе, разбогател. Богатое хозяйство перешло к его сыну, деду Клавы. Дед был не промах. Еще до коллективизации понял, что хозяйство все равно не убережешь, а семью спасать надо. И переехал в Москву.