Филип Дик: Я жив, это вы умерли

Каррер Эммануэль

По сценарию Дика, Донна должна была присутствовать на конференции, и в конце своей речи он собирался обратиться к ней и пригласить на сцену. Представительница бунтарской молодежи в кожаной куртке, кожаных ботинках, с падающими на глаза черными волосами, пересечет заполненный слушателями амфитеатр университета и встанет рядом с оратором. На глазах у всех Донна поцелует Фила в губы и протянет ему сигарету с марихуаной, которую он зажжет под громкие аплодисменты. Сценарий немного сглаживал неприятное ощущение от постоянных отказов: подруга больше не желала проводить время в его постели.

Увы, в день отъезда Донна не пришла на место встречи, она продала купленный Филом для нее билет и исчезла. Таким образом, Дик уехал один, с чемоданом, в котором лежали одежда, Библия и текст его речи, казавшаяся ему теперь нелепой.

Нам, тем, кто, добродетельно став демократами, стыдится того, что в юности мы считали жандармерию — СС, а бедного Помпиду — диктатором, речь Дика кажется

нелепой. Но публику, привыкшую постоянно выслушивать подобные высказывания из уст американских радикалов, она нимало не удивила. В том же году Лири предлагал соотечественникам «сопротивляться осуществляемой роботизации» и считал, что «выстрел в полицейского робота, занимающегося геноцидом» (а он считал таковыми обычных полицейских), является «священным актом». Поэтому Дик был встречен овациями, подобно французскому мэру, нахваливающему разнообразие сыров и ругающему брюссельских бюрократов во время сельскохозяйственной выставки. Этого оказалось достаточно, чтобы ободрить его. У Дика брали интервью, его фотографировали, ему показали город, который он нашел весьма красивым, ему представили юных поклонниц, которых он нашел еще более прекрасными. Его повели танцевать в какой-то ночной клуб. Филип Дик ни на минуту не оставался один. Донна, ограбление, угроза фашизма — все это казалось далеким и нереальным. Он нашел надежное убежище, новых друзей, которые недоверчиво, хотя и с энтузиазмом встретили решение, принятое им в первый же вечер: остаться жить здесь, в Ванкувере. Они напились, отмечая это событие. Каждый дал писателю свой адрес и номер телефона, уверяя, что Фил всегда будет желанным гостем. Дик принадлежал к тому типу людей, что воспринимают всерьез любые, даже весьма туманные приглашения. После того как конференция закончилась, а с нею и оплата его номера в гостинице, Филип нашел прибежище у одного журналиста, который брал у него интервью, и чья юная жена, Сюзан, обожала его книги. Сначала фантазия и чувство юмора гостя восхищали их. Он заставил обоих смеяться до слез, разыграв некоего свидетеля Иеговы, позвонившего в их дверь. Тот, вероятно, до конца своих дней запомнил огромного бородача с блестящими глазами, который беседовал с ним об энтропии, о законах термодинамики и о переселении душ. Но в квартире было только две комнаты, и присутствие такого верзилы, занимавшего диван в гостиной, вскоре стало хозяевам в тягость. Сюзан, которая была тогда студенткой, корпела дома над учебниками, тогда как ее муж отправлялся на работу. Дику казалось, что в подобных условиях девушка будет только рада чьей-то компании. Он не так уж и торопился, как утверждал, подыскать себе жилье, и соглашался поехать посмотреть предложенную квартиру только при условии, что Сюзан отправится вместе с ним. Все остальное время он бродил взад-вперед по гостиной, читал Библию, слушал музыку и каждые пять минут стучал в дверь комнаты, где занималась Сюзан, чтобы узнать, не слишком ли громко играет музыка, не хочет ли она кофе, интересно ли то, что она сейчас учит. Фил жалобным голосом напевал Сюзан песню Дауленда, которую он сделал своим, образно выражаясь, музыкальным гербом:

Flow, my tears, fall from your springs.

Exiled for ever, let me mourn…

^[20]

Сначала Сюзан была весьма тронута, ей льстили столь романтические ухаживания, однако юная женщина совершенно не выносила критику в адрес мужа. Раздосадованный полученным отпором, Дик стал агрессивным, подозрительным манипулятором. Отвечая в отсутствие хозяев на телефонные звонки их друзей, он взял привычку жаловаться последним. Сюзан и ее муж с превеликим трудом выставили Дика за дверь, а пришедший к ним спустя несколько лет биограф писателя записал их достаточно тягостные воспоминания о человеке, которым супруги все еще восхищались. Муж сдержанно подвел итог: «Фил жил гораздо более интенсивно, нежели другие, и непременно хотел, чтобы и мы тоже последовали за ним в его мир. Однако для нас это было неприемлемым».

Неприемлемым это оказалось и для множества девушек с черными волосами, которые, пребывая в эйфории после конференции, заставили Филипа Дика пообещать позвонить им в случае, если он останется в Ванкувере или приедет сюда еще раз. Сидя в номере невзрачной гостиницы, Фил сначала обзванивал тех, чьи номера были записаны в его книжке, а затем переключился на городской телефонный справочник. Но все тщетно. Он познал горечь жандарма, который все лето провел в должности инструктора по плаванию, волочась за всеми красотками подряд, а теперь, вернувшись по окончании сезона в Париж, безуспешно пытается возобновить пляжные знакомства. Все девушки, как выяснилось, имели мужей, любовников или просто не собирались тратить на Фила свое время. Многие, казалось, смущались, поняв, кто им звонит, как если бы с момента их знакомства на конференции они успели узнать о нем нечто нелицеприятное — естественно, Дик подозревал Сюзан. Некоторые даже не вспомнили или сделали вид, что не вспомнили, кто он такой: ну просто ситуация из романа «Пролейтесь, слезы».

В очередной раз что-то пошло не так. Дик верил, что нашел новые силы, nel mezzo del cammin di nosta vita^[21],

чтобы начать другую жизнь, а в результате остался один в чужой стране. В лучшем случае о нем никто не вспомнит, а в худшем… В худшем его специально заманили сюда, чтобы покончить с ним здесь, вдали от дома. Тот полицейский, в Сан-Рафаэле, посоветовал ему пойти повеситься где-нибудь в другом месте, и он послушался.

За несколько дней до своего отъезда, когда Дик еще думал, что это будет их отъезд, он заметил Донне:

— В конечном итоге я его послушался, того полицейского, я подчинился. А если вдруг в последнюю минуту передумаю и никуда не поеду? Нарушу ли я тем самым их планы?

Хорошо знавшая любовника Донна произнесла фразу, которая его потрясла:

— Если ты туда не поедешь, поедет кто-нибудь другой, выступит на конференции вместо тебя, и с этого момента он станет Филипом К. Диком.

Возможно, и впрямь произошло нечто подобное. Может быть, он — это уже не он, а какой-нибудь агент или андроид, играющий роль писателя Филипа К. Дика. На конференции он блестяще справился со своей задачей, поскольку в него вмонтировали фальшивые воспоминания, и он верил в то, что он — Фил Дик, писатель-бунтарь, любитель теологии, закоренелый наркоман. Но затем он решил остаться. Было ли это решение частью его программы? Или же наоборот, приняв его, он вышел за ее пределы, к полному изумлению своих создателей, которые пытаются теперь вот уже несколько недель подряд вернуть себе контроль над андроидом, с тем чтобы его уничтожить или же отправить в мастерскую, пусть там выяснят, что же случилось. Официально он покинул Ванкувер, как это и предполагалось изначально. Неудивительно, что все делают вид, как будто его здесь нет. Отважившись проникнуть в ту часть реальности, где он был единственным обитателем, он превратился в призрак.

Я не хочу здесь ничего экстраполировать. Если бы я писал роман, я бы всенепременно это сделал, попытавшись описать, как прошли те две недели, которым посвящена эта глава. Но в биографии моего героя эти четырнадцать дней образуют своего рода «черную дыру», и я думаю, что это в общем-то нормально для романиста. Чем плохо последовать за Агатой Кристи в ее таинственном бегстве, в Эрменнонвиль за Робеспьером, где он укрылся накануне термидора, или в пустыню вслед за Христом. Подобные моменты, которые абсолютно некому засвидетельствовать, обладают своеобразной романтической притягательностью. И я считаю полной несправедливостью, хотя ее редко замечают, что одни люди имеют доступ к этой роскоши — оказаться на какое-то время, когда они сами того захотят, среди незнакомых людей и, таким образом, жить незамеченными, а другие вынуждены всю жизнь быть привязанными к своим близким.

Гленн Гулд утверждал, что для каждого из нас существует свое соотношение (часто неизвестное даже самому человеку), между тем временем, что он проводит в одиночестве и тем, что проходит в компании себе подобных. Ему самому требовалось несколько дней, чтобы очиститься после часа, проведенного в обществе. Дик же, напротив, панически боялся одиночества. В идеале он хотел бы иметь возможность в любой момент, когда ему этого захочется, запереться у себя в кабинете, чтобы работать, но при этом какая-нибудь женщина должна была сидеть и ждать его в соседней комнате. Вот почему, несмотря на то что рискованно предполагать, что именно происходило в голове писателя, восстановить все события его жизни не так уж сложно: тут главное знать, с кем конкретно Дик был в ту или иную минуту. Пять супруг и десятки друзей готовы выступить в роли свидетелей. Именно поэтому те две недели, что прошли незамеченными, окутаны таким туманом таинственности.

Так же как существует множество людей, которых ограбили, существует и множество тех, кто в одиночестве прожили несколько дней в чужом городе. Вполне возможно — хотя ничто не позволяет утверждать это наверняка, — что Дик стал жертвой банального ограбления, подобно тем, которые десятками регистрируются каждый день в полицейских участках. Также вполне возможно, что март 1972 года он провел в Ванкувере, бесцельно слоняясь по городу, смотря телевизор в гостиничных номерах, глотая пригоршнями таблетки, беспрестанно названивая девушкам, которые посылали его к черту и чьи имена по воле судьбы так и не стали известны его биографам. Но свидетелей нет, даже Филип Дик сам ничего не говорил об этом периоде своей жизни; эти две недели, казалось, исчезли из его памяти, едва закончившись.

23 марта Дик вновь нашелся. Как герой его книги, Джейсон Тавернер, он лежал на кровати в грязном номере отеля. Дик позвонил Сюзан, юной жене журналиста, чтобы объявить ей, что он собирается «погасить свет». Но та нетерпеливо бросила трубку, не поняв смысла его намека на текст «Пролейтесь слезы»:

Down, vain lights,

Shine no more…

^[22]

Однако Дик вообразил, что Сюзан все прекрасно поняла и что ее отказ означал: «Можешь сдохнуть». Что он и решил осуществить, проглотив семьсот граммов бромида калия. Фил уснул. Проснувшись чуть позже, он заметил у себя на левой ладони номер телефона, который, должно быть, намарал в какой-то момент правой рукой. Фил на ощупь набрал его. Это был номер скорой помощи.