Филип Дик: Я жив, это вы умерли
Шрифт:
Зная, что это также ничего не означает, Дик, тем не менее, чувствовал себя здравомыслящим как никогда. Так как теперь паранойя стала одной из наиболее распространенных страстей в Америке, он отбросил свою собственную, подобно тому как эстет отказывается от ставшей повсеместно распространенной изысканности, и, сведя ее к простому нервному расстройству, пытался установить его причины. Дику казалось, что он не только смог определить, почему до встречи с Тессой его отношения с женщинами постоянно заканчивались одинаково плачевно, но и выяснил, что определяло его интеллектуальную и психическую жизнь.
Филип Дик априори совершенно искренне отвергал идею о том, что все происходящее с ним может быть результатом случайного стечения обстоятельств, своего рода танца электронов, лишенного хореографического замысла, произвольных комбинаций.
Ошарашенный, Дик не хотел больше верить в то, что реальность скрывает за собой что-нибудь другое, некий ковер, у которого мы видим лишь изнанку, но чья лицевая сторона однажды предстанет пред нами. Он слишком долго слушал болтовню апостола Павла и Винни-Пуха: «В настоящее время мы видим все лишь в тусклом зеркале, но однажды мы увидим, и нас увидят лицом к лицу…»; «Мы все снова окажемся на другом краю леса, там всегда будут играть маленький мальчик и его медвежонок…» Пришло время согласиться с суровой мудростью Лукреция: «Мы ничего не почувствуем, потому что нас уже не будет». Там не будет никого, чтобы встретиться лицом к лицу при свете дня, и то, что мы считаем смутным видением в зеркале, на самом деле является искаженным отражением нашего страха перед смертью и перед бессмысленным страданием. Хотя сей материализм считается в современных агностических обществах официальным выражением здравого смысла, Дик не сомневался, что в глубине души в это мало кто верит. Несмотря ни на что, людям хочется верить, что во всем этом есть некий смысл. Дик узнал на собственном опыте, куда это ведет, и теперь считал своим долгом предупредить себе подобных.
Когда у него брали интервью, он щеголял этой новой теорией относительно реальности, согласно которой все теории о реальности пустые, ложные и чисто симптоматичные. Реальность проста, вся тут, компактная и тупая, как камень. Без какого бы то ни было двойного дна. Мы должны замечать повторения и выводить из них правила, чтобы вести нормальную повседневную жизнь, но этим и нужно ограничиться. Признать, что почти все происходит случайно. С тем же жаром, с каким бывшие сталинисты или священники-расстриги начинают отрицать свои прежние убеждения, Дик приводил тысячи примеров, когда событиям придавался смысл, которого они не имели. Так, одна его знакомая, которую он знал, изучая Библию, пришла к выводу, что Христос жил в центре Земли, в стеклянном кругу, призванном защищать его от волшебников. Да и сам он под влиянием такого уважаемого человека, как покойный епископ Пайк, верил в не менее экстравагантные вещи. Но он избавился от этих заблуждений, так же как и от пристрастия к наркотикам, и теперь может поделиться опытом. Полушутя, полусерьезно Дик предлагал создать группу раскаявшихся в смысле по образцу Общества анонимных алкоголиков и хотел ее возглавить. «По крайней мере, я бы знал, о чем я говорю, в отличие от типов, выступающих против употребления наркотиков, хотя сами сроду их не пробовали и понятия не имеют о том, какое удовольствие они доставляют».
А еще Филипу Дику была знакома дрожь, охватывающая искателей истины в тот миг, когда они верят, в тридцать шестой раз, что приблизились к последнему откровению. Ему случается даже ощущать ее и сейчас, что делает его предостережения более весомыми. Он еще не излечился окончательно, но знал, что близок к этому. Болезнь регулярно возвращалась к нему. Каждый год он становился нервным при приближении 17 ноября (печальная дата, связанная с ограблением его дома), и в этот судьбоносный день, забаррикадировавшись, оставался дома вместе с Тессой. Страх Дика был искренним, но не влиял на надежность его умозаключений: это всего лишь приступ паранойи. Он видел себя со стороны, затаившегося за опущенными шторами и стирающего капли пота со лба,
Как и некоторые другие великие люди, страдавшие психическими расстройствами, Филип Дик ясно осознавал свою болезнь, что позволило ему отныне четко разделять такие понятия, как: 1) сочинение книг о том, что организации вроде Экс-Кэлэй на самом деле являются тайными лабораториями, производящими наркотики, или о том, что Никсон — коммунист; 2) вера в это; 3) вера в то, что это правда. Он считал возможным сочинять подобные произведения, в соответствии с тем, что он — писатель-фантаст, и его профессия состоит в изложении подобных гипотез, но верить в это было бы предосудительным. Дик понял: если он верит во что-то, это не обязательно является правдой, поскольку он не только писатель-фантаст, но и закоренелый параноик, склонный путать реальный мир с миром своих книг. Филип весьма гордился ясностью своего сознания и был полон решимости ее придерживаться, но это не мешало ему, как и каждому человеку, избавившемуся от какого-либо порока, считать, что мир без него был бы мрачным.
В последней главе «Дон-Кихота» герой предстает вылечившимся от своего безумия и умирающим вследствие этого выздоровления. Во время агонии он произносит речи одновременно разумные и волнующие, в которых прославляет здравомыслие Санчо Пансы и проклинает рыцарские романы. Это одна из самых грустных глав в мировой литературе.
К концу 1973 года жизнь Дика в Фуллертоне напоминала заключительную главу «Дон-Кихота». Он не умирал. Он нашел новую жену, которая подарила ему сына по имени Кристофер. У него появились новые друзья. Он вновь начал писать книги. Текущие события, казалось, подтверждали все его предчувствия. Стали появляться первые признаки литературного признания. Но Филип Дик перестал принимать ветряные мельницы за вооруженных рыцарей, и в те моменты, когда он позволял себе двигаться в этом направлении, он знал, что ошибается. Он считал себя Дон-Кихотом разума, чьи не менее выдающиеся приключения закончились, мораль истории выведена. Он достиг последней главы и без спешки и драматизации, наслаждаясь маленькими радостями инвалида, ожидал слова «конец».
Глава семнадцатая
ИМПЕРИЯ НИКОГДА НЕ ИСЧЕЗАЛА
20 февраля 1974 года Дик, стеная, бродил по небольшой квартире в Фуллертоне, где он поселился вместе с Тессой и маленьким Кристофером. Накануне ему вырвали зуб мудрости, действие пентотала к концу ночи закончилось, и мир превратился в ужасную боль, постоянно пульсирующую в челюсти. Мысль о том, что когда-нибудь боль прекратится, не помогала. Он хотел только одного: перестать существовать до того момента, как мучения закончатся, ему сказали, что через сутки все пройдет.
Вызванный Тессой дантист выписал обезболивающее и, поскольку и речи быть не могло о том, чтобы Тесса хоть на минуту покинула больного, позвонил в аптеку и попросил, чтобы лекарства как можно быстрее доставили на дом.
Спустя полчаса раздался звонок. Дик, полоскавший зубы чаем, открыл дверь. На пороге стояла девушка с густыми черными волосами, одетая в белый халат фармацевта. На шее у нее висела цепочка с золотым кулоном в виде рыбы. Как загипнотизированный, Дик смотрел на украшение, не в силах произнести ни единого слова.
— С вас восемь долларов сорок центов, — сказала, а, может быть, повторила девушка, протягивая Филу пакет с лекарством.
Дик порылся в кармане, достал купюру в десять долларов и спросил:
— Это украшение… что это?
— Рыба, — ответила девушка. — Символ, который использовали первые христиане.
Дик застыл на пороге с пакетом в руке, уставившись на рыбу, которая поблескивала в полумраке прихожей. Время остановилось. Он забыл о своей боли, забыл, зачем пришла сюда эта девушка и что здесь делает он сам. Тесса перестала сушить волосы и вышла в прихожую. Проследив за направлением взгляда своего мужа, она решила, что его привела в такой восторг грудь девушки. Та, увидев хозяйку, решилась наконец дать сдачу, повернулась и ушла. Тесса закрыла дверь, отпустив какую-то шутку, но Дик не услышал жену, а сама она не запомнила, о чем говорила. Так что никто, кроме Бога, если Он существует, не знает, что именно тогда было сказано.