Философ, которому не хватало мудрости
Шрифт:
Сандро хотелось бы быть этой птицей, наслаждаться каждым мгновением, ни о чем не заботясь.
— Ну что? — продолжал нетерпеливо добиваться Кракюс. — Что будем делать дальше?
Сандро остро видел, что собеседник раздражен. Он позволяет себе раздражаться, он, который не страдает и ничего не знает о страдании и дилемме, которая терзает его внутри. Ему хотелось выкрикнуть все это ему в лицо, прогнать из хижины с его фляжкой, потом и плохими манерами…
«Никогда не забывай, что ярость не свидетельствует о мужестве, а, наоборот, кротость и мягкость более человечны и более достойны мужа, и сила, и выдержка, и смелость на стороне такого человека, а не на стороне досадующего и ропщущего. Чем ближе к бесстрастию, тем
«Да, — сказал себе Сандро, — я слаб, огорчен, обижен. Я на грани капитуляции».
А впрочем, отчего же этот последний год он так часто повторял студентам слова Марка Аврелия, что запомнил их наизусть? Не для того ли, чтобы убедиться в этом самому? А не были ли они действительно адресованы именно ему?
— Тебе нужно больше сотрудничать с нами, — сказал Кракюс с упреком. — Так продолжаться не может. Мне надоело, что я должен с трудом все из тебя вытягивать.
Сандро не сводил глаз с птицы. Он едва подавлял в себе желание схватить Кракюса за шиворот и вышвырнуть за порог. Но он чувствовал себя таким неповоротливым и тяжелым, словно его тело весит несколько тонн. Он был неспособен даже на малейшее движение.
Ах, если бы он был этой птицей. Легкой, свободной, свободной в своих движениях, свободной в жизни… Если бы он мог улететь и изменить жизнь.
Кракюс вздохнул. Вздох, невыносимый до отвращения.
— Черт, ведь мы для тебя стараемся. Ты этого захотел! Это твою жену убили, не мою.
К гневу Сандро добавилась острая боль. Ситуация становилась невыносимой, нестерпимой. Он хотел бы никогда не приезжать сюда, в эти адские джунгли, где он стал пленником, пленником своего измученного разума и опустошающих эмоций, пленником своих замыслов и их грубого исполнителя. Ему не следовало покидать Нью-Йорк, город, который он ругал, когда жил там, но которого ему стало так не хватать, когда он оттуда уехал. Нужно было заканчивать как можно скорее, потом уехать далеко-далеко от этих проклятых индейцев, подальше от этого вредоносного леса и никогда больше не видеть Кракюса.
Кракюс… Впервые он услышал это имя по телефону, когда говорил со страховой компанией журнала, где работала его жена, после того как безуспешно отлавливал их две недели. Две нескончаемые недели, когда он напрасно ждал ее возвращения. Целых две недели ушло, чтобы убедить журнал хоть что-нибудь сделать. Затем появилась эта команда, которую набрал страховой агент, отправившаяся на ее поиски, которая нашла ее на расстоянии одного дня пешего хода от деревни после ее ночного бегства. Она была уже при смерти от перенесенных мучений. И умерла на обратном пути…
Грохот перевернувшейся табуретки. Кракюс поднялся уходить.
— Подожди, — сказал Сандро, продолжая смотреть на птицу.
Кракюс постоял несколько секунд, потом снова сел.
Сандро сглотнул слюну. Он чувствовал, как кровь пульсирует в венах.
— Мы обрушим на них такое бедствие, что будет хуже малярии и лихорадки денге, вместе взятых.
В хижине повисла тяжелая тишина. Птица вспорхнула и исчезла.
Сандро перевел взгляд на Кракюса и сказал:
— Мы пошатнули их доверие к миру, пичкая их плохими новостями. Мы подорвали их веру в самих себя, оценивая их по поступкам, результатам, сравнивая их между собой. Они уже не любят собственное тело. У них больше нет связи с природой, нет бога, нет настоящих отношений между собой. Они боятся других. Они утратили счастье наслаждаться текущим моментом, они постоянно думают о прошлом и мечтают о будущем… Теперь, когда их жизнь утратила привлекательность, когда они в конфликте со всей землей, предложим им решение, которое они обязательно примут. Они уцепятся за него, как утопающий в Амазонке хватается за бугристый хвост первого попавшего каймана, чтобы не утонуть в коричневых водах… —
Боль вернулась с новой силой. Он слегка наклонился вперед и подождал, закрыв глаза. А когда открыл, Кракюса уже не было. Он ушел, ничего не сказав.
На другой день Сандро вышел с первыми лучами солнца. Боль, которая мучила его ночью, стала еще более резкой, и теперь ему казалось, что он задыхается. Ему хотелось глубоко вздохнуть и пройтись на свежем воздухе.
Спящая природа, застигнутая врасплох бледным светом зари, была тиха и спокойна. Убаюканная еще прохладным воздухом, она была окутана легким туманом. Ночные хищники уже попрятались в свои норы, а дневные еще не проснулись.
Сандро поправил шляпу и сделал несколько шагов под деревьями, пытаясь забыть о боли. Слабый запах влажного мха витал в воздухе. Внезапно он замер. Шелест листьев чуть дальше, справа. Он задержал дыхание и стоял, не шелохнувшись, несколько секунд, вглядываясь в непроницаемую стену растений, откуда послышался шум.
Потом он увидел ее в нескольких шагах. Элианта. Она шла к деревне, ее стройное тело плавно скользило между ветками и лианами. Через секунду она повернула лицо к нему, и он подумал, что она его увидела. И тогда его охватила печаль, взгляд затуманился, он увидел женщину грустную и несчастную, и его боль в один миг усилилась, как будто отравленная игла, вылетевшая из сарбакана [6] , вонзилась в его живот, изливая внутрь свой яд, распространяя глубокую тревогу, которая пробирала до самых дальних закоулков души.
6
Духовая трубка для стрельбы, традиционное оружие коренных народов Латинской Америки.
Жгучий стыд охватил его, чувство вины сковало, точно тиски. Он почувствовал такое отвращение к самому себе, что недолго думая бросился бежать. Он мчался со всех ног куда глаза глядят. Углубился в лес, ветви царапали его кожу, раздирали одежду, сорвали шляпу. Он все бежал и бежал, спотыкаясь о корни.
Упал, поднялся и вновь продолжил свой отчаянный бег среди хлещущих по лицу веток. Он бежал, пока хватало сил, пока держали ноги, но потом вынужден был все-таки остановиться, едва переводя дух.
Тогда он упал на колени, потом перекатился на спину, обиваясь потом, мысли путались, и он дышал, дышал и дышал. Постепенно он пришел в себя.
Лежа на спине, он смотрел на небо, в просветы бледно-голубого неба в темных кронах гигантских деревьев. Поглощающая и оглушающая тишина. Он вдруг почувствовал себя бесконечно маленьким, крошечным, былинкой в лесу, пылинкой в пространстве. Какой смысл имеет жизнь, если ты калека? Что он такое, в конце-то концов? Тело, которому предстоит стареть и в конце концов умереть? Мысли, которые забудутся? Дела, которые сотрет время?
Никакого ответа он не нашел, его охватило головокружение, в некотором роде метафизическое. Он чувствовал, что его вот-вот затащит в пропасть, откуда не возвращаются.
«Смотри внутрь себя, — нашептывал ему Марк Аврелий. — Внутри источник добра, который никогда не истощится, если ты не перестанешь рыть».
Источник добра… Несомненно, это его совесть. Совесть… Совесть, которую вытеснило мщение, преследующее его больше года. Опустошающая месть, которая не сдержала обещания облегчить, освободить. Месть, сделавшая из него злодея, в прямом смысле слова он стал творцом зла.