Философия и логика времени или О неполноте сознания
Шрифт:
Этот эфир есть «tabula rasa» , на которой могут быть записаны любые взаимно непротиворечивые законы природы вроде набора экзистенциальных аксиом для модели, которая будет им удовлетворять. Именно в нашем мире скорость света приобретает определенное значение. Эфир подобен зеркалу, в котором отражается тот, кто в него смотрит. Вселенная становится такой, какой она записана в глубинных структурах мозга, не подвластных ему, ибо самосознание в конечном итоге тоже есть продукт этих законов. Поиски скрытой переменной в ЭПР были безуспешны, потому что этой скрытой переменной является сам мозг наблюдателя. Устроенный иначе, он будет порождать иную Вселенную. Отчасти это так и происходит с дефектами этого мозга при галлюцинациях, когда самосознание начинает видеть
При этом наблюдатель и анти-наблюдатель при взгляде на свою нижнюю границу, общую для них обоих, не должны проникать в свое зазеркалье (ведь мы не проникаем) и могут видеть лишь одно и то же море Дирака: вакуум в треморе между прошлым и будущим. Этот тремор и порождает виртуальные пары в петлях времени, а вместе с ними – и наш принцип неопределенности, который покрывает это недопустимое для локального релятивистского мира противоречие собою. Он – будто клякса на орфографической ошибке, которую можно счесть небрежностью, но не ошибкой правописания. Именно поэтому классический ответ на вопрос о причине Большого взрыва гласит, что квантовый принцип неопределенности освобождает сингулярность от строгого соблюдения причинности. Иначе говоря, Большой взрыв сам себе причина.
Настоящее по замечанию Августину не должно иметь внутри себя минимального и максимального элементов и поэтому на стреле времени, ассоциированной с действительной прямой, его можно определить лишь как открытый интервал между двумя сколь угодно близкими величинами а и b как открытый интервал t = ]a, b[. Но поскольку в плотном континууме согласно (3.2) между любыми двумя точками найдется по крайней мере еще одна точка, то самым точным определением настоящего будет запись:
t = ]a, a[ = 0 (5.1)
Именно о таком фиктивном настоящем, удручающем Рассела, и говорил Зенон: стрела не движется ни там, где она есть, ни там, где ее нет. Все находится в покое и само движение становится невозможным. Поэтому мы подсознательно приходим к записи
t = [a, a] = 2a (5.2)
Иначе говоря, физическое настоящее должно состоять в наименьшем не из единственной, а из удвоенной математической точки, одна из которых есть частица прошлого, а другая – частица будущего, так что само настоящее из фиктивного превращается в неопределенное:
(5.3)
Квантовые состояния оказываются вероятностными не потому, что эти состояния неоднозначно определены, а потому что произвольным является само понятие «состояние». Абсолютно точным тут будет сказать, что никакого однозначного состояния вообще нет. Это – лишь продукт самосознания, живущего в иллюзии конечного настоящего. Принцип неопределенности остается единственным выходом из этого нулевого сечения, которое он как бы размазывает, будто клякса. Стремясь удалить кляксу, экспериментатор, можно сказать, становится жертвой собственного остроумия, поскольку чрезмерное усердие с его стороны было бы чревато остановкой времени, в которой мозгу нет места. Мы вынуждены прийти к выводу, что само настоящее в предельно уточненном смысле должно быть неопределенным (волной). А с физиологической точки зрения самосознанию такое спутанное (декогерентное) состояние реальности жизненно необходимо.
Спор Зенона с Гераклитом, в котором все либо покоится, либо никогда не пребывает в покое, – это спор вечного настоящего t = (абсолютного покоя) с нулевым настоящим t = 0 (мгновенным покоем). Он проходит через всю историю человеческого
Наш ответ таков. Ахиллес бежит не просто по лезвию бритвы, он бежит по зазубренному лезвию, как по гребенке, где каждый зуб – есть прошлое или будущее, и нет настоящего. Настоящее есть черная дыра абсолютного покоя, в которой движение невозможно. Зенон прав. Но именно же поэтому этот абсолютный покой, выраженный через предельную и неизменную скорость света, недостижим в нашем локальном мире. А поэтому все непрерывно движется и покой невозможен. Гераклит тоже прав. Оставаясь одной своей ногой в прошлом, другой своей ногой Ахиллес находится уже в будущем, пробегая над пропастью небытия. Настоящее достижимо только в нирване, для живых оно – величина неопределенная между прошлым и будущим.
VI. Феноменологическое время и настоящее
Наш мир-Логос (по Гераклиту) есть нейролингвистические окрестности ничто, а иначе: физическая Вселенная есть суперконус над сингулярностью Большого взрыва, пребывающей в нуле времени, в том самом вечном настоящем, куда стремятся попасть Ахиллес и черепаха в апориях Зенона. Корпускулярно-волновой дуализм вытекает из психологического факта, что математической точки (частицы) в строгом смысле нет, если лишь отрезок, неопределенная совокупность точек (волна). Бесконечно малая величина в математике должна быть переименована в неопределенно малую величину. Пытаясь добраться до настоящего (ничто), мы пытаемся добраться до вечности (бесконечности).
Не нужно обладать какими-либо специальными познаниями, чтобы понимать: имя розы – это уже не роза. Но роза – это уже имя. Казалось бы, мы получим ту настоящую розу, если лишь укажем пальцем на этот цветок в вазе или в саду, как это делали античные скептики. Но мыслим мы не розами, а образами. Мы живем в мире идей. Так, упрощенно говоря, возник субъективный идеализм Беркли, агностицизм Юма и кантовская «вещь в себе». Образы всегда целые. Если роза – это целый образ, то лепесток розы или букет роз – это тоже целый образ. В этом смысле ущербных образов не бывает, и мы живем в мире только целых образов. Целые сутки состоят из целых часов, целые часы состоят из целых минут, целые минуты – из целых секунд, целые секунды из целых миллисекунд и т.д.
А. Бергсон говорит по этому поводу: «В самом деле, о каждом из своих состояний я говорю как о чем-то цельном. Я говорю, что я меняюсь, но это изменение, на мой взгляд, есть переход от одного состояния к тому, что следует за ним; само же состояние, взятое отдельно, представляется мне неизменным в течение того времени, когда оно существует. А между тем легчайшее усилие внимания открыло бы мне, что нет ни аффекта, ни представления, ни желания, которые не менялись бы ежеминутно; если бы состояние души перестало изменяться, то длительность прекратила бы свое течение. Представление о прерывности психологической жизни связано, следовательно, с тем, что наше внимание фиксирует эту жизнь в ряде отдельных актов: там, где есть лишь пологий склон, мы, следуя ломаной линии, которую образуют акты нашего внимания, видим ступени лестницы» [7].