Философия красоты
Шрифт:
Тогда я не думал ни про Еву, ни про искушение, ни про яблоко. Я увидел твои глаза и пропал, а ты стояла и робко улыбалась. Домой мы возвращались вместе, с этого дня каждый день вместе, я нес твой портфель и старался не обращать внимания на дурацкие шутки.
Тили-тили-тестоЖених и невеста…Меня это дико злило и однажды я не выдержал и влез в драку, родителей потом вызывали в школу и отец долго лечил
Глупые и счастливые детские воспоминания. Я бы отдал все, лишь бы вернуться в прошлое, чтобы снова неспешная прогулка от школы до дома, высокая трава прогибается под рукой, желтоглазые ромашки и жужжащие шмели. Ты что-то рассказываешь, но я не слушаю – любуюсь.
Наверное, я все это выдумал, какая любовь между третьеклассниками, какие ромашки, шмели и трава… фантазии, очумелые несбыточные фантазии уставшего от одиночества человека. Но мне очень хочется верить в эти воспоминания.
Скажи, Августа, так ли это было на самом деле?
При ближайшем осмотре оказалось, что раненому до состояния трупа далеко, в этом я кое-что понимаю, уж поверьте на слово. Ранение в плечо, пуля прошла на вылет, крупные сосуды не задеты – мой незваный гость оказался на удивление везучим типом – и большая шишка на лбу. Скорее всего, заработал во время падения.
Выжить-то он выживет, но наверх поднять я его не сумею, бросать тоже как-то не по-человечески, а звонить в «Скорую» или спасателям, оно мне надо? Вопросы задавать начнут, потом, не приведи Господи, обвинят еще, что это я его… Нет уж, очухается, пусть сам своих киллеров недоделанных ловит.
А пока… а пока отволокла его в свою нору – не скажу, каких усилий это стоило, наверное, с трупом было бы не в пример легче, его за ноги волочь можно, не заботясь о том, что голову ушибет. Трупам, оно уже все равно, а моему гостю пока нет. Пару раз он стонал, мычал нечто невразумительное, но потом снова потерял сознание. И хорошо, без сознания боль легче переносить.
Кое-как затолкав тело на кровать, я едва не рухнула рядом в полном изнеможении, все-таки силенок для подобного рода подвигов у меня маловато. Ладно, дальше все просто: разрезаем одежду, осматриваем рану – как я и предполагала, пуля прошла на вылет. Дырочка выглядела аккуратной и чистой, будто проделали ее в кабинете хирурга или, на худой конец, в хорошем тату-салоне. Рану перевязать и на всякий случай вкатить антибиотика, это дело никогда не помешает. Даст Бог, завтра мне удастся от него отделаться.
Шишку я попросту проигнорировала, подобные «боевые» ранения сами неплохо заживают. Следующим пунктом стали карманы типа. В одном обнаружились права на имя Николая Петровича Аронова, в другом бумажник, порадовавший глаза десятком разномастных кредитных карт и довольно-таки крупной суммой налички. Фи, Николай Петрович, подобные суммы носить с собой не то, что опасно – попросту неприлично.
Что ж ты за птица такая?
Источником всех своих неприятностей капитан Эгинеев справедливо считал имя. А в придачу фамилию и отчество. Кэнчээри Ивакович Эгинеев, кто захочет взять на работу человека с именем, о которое не то, что язык – ум сломаешь. А коли уж наградил Господь подобным подчиненным, то след держать его подальше, чтобы не раздражал лишний раз начальственные уши неблагозвучным именем.
На втором месте стояла внешность, а на третьем – непробиваемое
С точки зрения Кэнчээри Иваковича глупыми были как раз-то коллеги, ограниченные, зашореные и ленивые, готовые с легкостью пообещать что угодно, а спустя минуту забыть об этом. Капитан Эгинеев обещания давал осторожно и старался держать слово, но сие обстоятельство странным образом лишь укрепляло репутацию дикаря. Хорошо, хоть чукчей уже никто не называет, раньше бывало… Два года Кэнчээри Ивакович с пеной у рта доказывал, что он вовсе не чукча, а якут – дурной был, надеялся изменить что-то, но заработал лишь кличку. Якут.
Глупые люди, чего с них взять.
Плохо только, что начальство тоже люди, и относится к капитану Эгинееву с тем же пренебрежительным снисхождением, что и коллеги. Терпеть – терпят, за вовремя раскрытые дела хвалят, но осторожно, чтобы ненароком не обидеть "настоящих" работников, за нераскрытые – ругают, но тоже осторожно – не приведи боже обвинят в национализме. Зато звездочки на погоны, премии, отпуска и прочие мелкие и крупные радости жизни достаются в первую очередь другим.
Одна радость – работа. Отец Эгинеева охотником был, дед охотился, прадед и прапрадед, и сам Кэнчээри Ивакович не посрамил чести родовой. Пусть он не на песца охотится, не на лису и даже не на медведя – зверя куда опаснее промышляет капитан Эгинеев, хитрого, свирепого, и до крови жадного, ибо людей, что, позабыв про наказы предков, убийства совершали, Кэнчээри Ивакович людьми не считал. Какие ж то люди – звери, и охота на них – занятие почетное.
Так он думал, когда шел работать в милицию, и за семнадцать лет мнение нисколько не изменилось. Страна изменилась, порядки изменились, отношение людей к милиции тоже изменилось, но не мнение капитана Эгинеева.
Сегодняшнее дело было непонятным. Вернее, не понятно, будет ли дело, но начальник все ж таки послал Эгинеева разбираться, чтоб потом не говорили, дескать, милиция бездействует, игнорируя разгул преступности. А Кэнчээри Ивакович к поручению отнесся серьезно: есть вызов – надо разбираться.
Мотороллер – подарок троюродного брата и еще один, дополнительный повод для насмешек – быстро домчал в нужный район. Мотороллер – не машина, в любую щель в пробке пролезет, или закоулочками, дворами вывезет. Свою машину капитан Эгинеев ценил и берег, глупые пускай смеются, а ведь никто из управления не приезжал на вызовы быстрее Кэнчээри с его мотороллером.
Нужный дом нашел сразу, район из новых, но дорогих. Впрочем, в Москве все дорого, сам факт наличия у человека квартиры – пусть однокомнотной, пусть где-нибудь на окраине, пусть в неудобном, грязном, промышленном районе, но своей, собственной квартиры – возносил счастливчика на недосягаемую высоту. Если же жилплощадь располагалась в тихом, симпатичном месте, ее цена мгновенно увеличивалась раза в два-три.