Философия в систематическом изложении (сборник)

Коллектив авторов

Дальнейшей задачей эстетики является изучение художественной индивидуальности. При разрешении ее важны биографии и автобиографические заметки отдельных художников. При пользовании последними надо помнить, что художественный талант не всегда бывает связан со способностью объяснять загадку собственного художественного творчества.

К задачам эстетики относится также и психологическое объяснение истории различных искусств и различных течений в них. Тут эстетика обращается в составную часть науки об искусстве, которая должна не только установить внешние данные, но и действительно понять отдельные произведения. Она должна понять возникновение отдельного произведения из психики художника и его влияние – из психики наслаждающегося субъекта, и наконец, и существование искусства вообще – из человеческой природы. То есть наука об искусстве никогда не сможет быть тем, чем она должна быть, если она не воспримет в себе психологической эстетики.

Искусство

определенной эпохи и определенного народа есть вместе с тем выражение индивидуальности этой эпохи и этого народа. Здесь эстетическая проблема обращается в социально-психологическую: эстетика становится частью науки о человеческой культуре.

Литература

Этот краткий очерк эстетики есть не что иное (и не может быть ничем иным), как изложение основных мыслей более обширного труда, который я собираюсь издать под названием «Aestetik, Psychologie des Sch"onen und der Kunst», а также другого моего произведения – T. I: «Grundlegung der Aestetik» (Hamburg und Leipzig, 1903), Т. II: «Die "astetische Betrachtung und die bildende K"unste» (там же, 1905) и Т. III: «Das System der K"unste», который должен скоро появиться. Я указываю на это произведение как на дополнения вышеизложенного.

Из работ, рассматривающих различные вопросы, затрагиваемые в тексте, я укажу на следующие.

С. 371: геометрическо-оптические ошибки. См. мою книгу «Raum"astetik und geometrisch-optische T"auschungen». Leipzig, 1897.

C. 378: различение комичности или трагичности характера и судьбы. См. мою книгу «Komik und Humor». Hamburg und Leipzig, 1898.

C. 395: эстетическое наслаждение и этическая воля. См. мою книгу «Die ethischen Grundfragen». 2-е изд. Hamburg und Leipzig, 1905.

C. 399: эстетика, как часть науки о культуре. См.: Wundt«Volkerpsychologie». II, 1. Leipzig, 1905.

Перевод С. Ильина

III

Фридрих Паульсен

ЗАДАЧИ ФИЛОСОФИИ В БУДУЩЕМ

Господь Бог поставил бы нас в довольно затруднительное положение, если бы он раскрыл пред нами все без исключения тайны природы; от полнейшего безделья и скуки, мы бы не знали тогда, что делать.

Гете. Беседы с Римером (1818).

Введение

Есть ли вообще будущность у философии?

Полвека тому назад этот вопрос никого бы не удивил, и не один ответил бы на него, недолго думая, отрицательно: философия имеет историю, но не имеет будущности; только благодаря тому, что в университетах еще продолжают существовать философские кафедры, она не умерла окончательно. К тому же люди, занимающие эти кафедры, желая дать хоть что-нибудь такое, о чем возможно знание, посвящают себя почти исключительно прошлому философии, но не ее будущему. Будущность имеют только отдельные науки, в них действительно бьется жизненный пульс, и, поскольку задачи философии были настоящими задачами, а не пустыми метафизическими школьными измышлениями, они их распределили между собой.

В течение последних десятилетий произошла перемена в настроении: философией опять стали интересоваться, и кажется даже, будто близится новый философский век. Позитивизм, господствовавший в середине XIX столетия, вынужден отступить по всей линии; он оставляет свои позиции как в области церкви и государства, религии и права, так и в области науки, если говорить о том позитивизме, который надеялся, что точные науки разрешат все мировые и жизненные загадки.

Нельзя отрицать того, что отчасти здесь сыграло роль известного рода разочарование. Доносящийся с Запада крик о «банкротстве науки», не соответствующий истине в другом отношении (о банкротстве наук сейчас не приходится говорить, потому что сокровищницы их никогда еще не были так полны, как теперь, и, пожалуй, можно даже говорить об их переполнении) все же содержит в себе момент истины: науки не оправдали всех тех надежд, какие возлагались на них предшествовавшим поколением; они не дали ни цельного общего воззрения на вещи, ни прочного жизнепонимания и жизненной нормы. Найдутся и такие, которые скажут, что, чем больше науки развивались, тем больше они создавали неясностей. Биология, физиология, анатомия мозга – всякий прогресс познания ставил человека пред новыми, еще большими загадками. Вспомним, например, о проблемах воспроизведения и наследственности, строения и жизни клеток: никто уже больше не верит, что дарвинизм разрешил все загадки, которые природа заложила в жизнь, разве только великий метафизик против воли в Иене. То же – в физике и химии: решение какой-либо проблемы всякий раз выдвигало новые, более трудные проблемы; всякий

прогресс познания опять подвергает сомнению старые основы, казавшиеся закрепленными навеки; почти все основные понятия, которыми прошлое поколение еще оперировало как вечными истинами, ныне опять поколеблены; неизменные атомы и исключительно механический способ действия природы, даже закон сохранения энергии – ничто теперь не защищено от скептических размышлений и сомневающихся исследований. Постепенно утверждается, по-видимому, то воззрение, что в этой области все понятия и законы являются только средствами мышления, временно пригодными для формулирования явлений.

Не иначе обстоит дело и в области исторических наук. Историческая и филологическая науки работали неустанно и добились больших результатов, но разве они хоть где-нибудь дошли до конца? Разве они хоть в одном каком-либо пункте привели к безусловно надежным, неоспоримым и не вызывавшим возражений выводам? Возьмем библейскую критику, или гомеровский вопрос, или такой сравнительно совсем неважный вопрос, как история развития кантовской философии в духе ее творца, – нигде не достигнута цель создания полной и ясной картины, всюду длится спор; всюду приходится в конце концов признаваться, что духовные течения берут свое начало в неприступных глубинах жизни – жизни исторической и жизни индивидуальной. Тот, кому течение Рейна было бы известно только от Боденского озера или даже от Кобленца, все-таки знал бы о нем больше, чем мы знаем о происхождении религии Израиля или об источниках гомеровской поэзии.

Вот каково настроение современности или по крайней мере преобладающая черта его: надежда осветить действительность до самого основания при помощи точного исследования оказалась несостоятельной; наука нигде не ведет к корню вещей, нигде – ни в самом малом, ни в самом большом. И если миросозерцание должно покоиться исключительно на точной науке, то мы навсегда должны отказаться от мысли иметь таковое.

Этим настроением объясняется ныне вновь замечаемое усиление религиозной потребности, которая находит удовлетворение в вере, будь то церковная вера, которая при этой недостоверности всех вещей ищет спасения в авторитете, в том, quod semper, quod ubique, quod ab omnibus, или же субъективная вера на протестантский лад, которая привносит в действительность чаяния и требования собственного духа. Этим же настроением питается и оживающее ныне влечение к философии. Люди задаются такого рода вопросом: быть может, в конце концов философия, столь долго находившаяся в пренебрежении и вызывавшая лишь насмешки, все-таки может и должна дать то, без чего долго никак не может обойтись человеческий дух, а именно ответ на последние вопросы действительности и жизни, если не в форме необходимых положений или вечных истин, как полагала старая метафизика, так хоть в виде возможных и приемлемых воззрений, в виде «разумных мыслей»?

Так постепенно вновь ожила субъективная потребность в философском умозрении, самонадеянность и чрезмерность которого привели однажды к реакции в направлении позитивизма и точности, выразившейся в середине прошлого столетия в пренебрежительном отношении к философии, в погоне за простыми слепыми фактами. Вера в возможность и необходимость мышления, выходящего за пределы отдельных наук и их исследования и возвышающегося до всеобщего, ныне вновь живет и проявляется как творческая сила в жизни современности. И более всего, пожалуй, замечательно то, что это стремление проявляется также и в сферах научного исследования: науки сами по себе всюду обращаются к философии; в естествознании и в математике, в биологии и в истории, в юриспруденции и в теологии – везде ставятся вопросы о собственных последних предпосылках и целях, везде стараются в возможных мыслях охватить целое и связь вещей. Сомнение и недоумение или замешательство, таким образом, опять оказываются теми субъективными движущими силами, которые приводят к философствованию.

В заключение этих вводных замечаний я укажу еще в нескольких словах и на объективную, независящую от временных обстоятельств, необходимость такой первой, или последней, науки – «универсальной науки», какой всегда хотела быть философия. Эта необходимость выясняется именно, если исходить из отдельных наук, которые по позивистическому воззрению должны были вытеснить и заменить философию.

Отдельные науки не относятся безразлично друг к другу; они образуют единство, прежде всего логическоеединство, по понятию своему. Тем самым уже поставлена задача, указывающая на знание, стоящее выше отдельных знаний, на всеобщую науку – науку о сущности знания вообще или о понятии науки. К этому тесно примыкает вторая задача: расчленение системы наук. Теория науки, эпистемология, как выражаются англичане, – вот как, по сути, следовало бы называть науку, которую у нас общепринято называть логикой и теорией познания.