Философия возраста (возраст и время)
Шрифт:
Приложения к первой главе
Приложение 1
Возраст в истории европейской философии
Не претендуя на систематический (и тем более исчерпывающий) анализ истории изучения возрастной структуры жизни в европейской философии, ограничимся краткой характеристикой основных подходов к трактовке данного вопроса в философии и – шире – в культуре разных исторических эпох [27] . Нас интересуют принципы, определявшие отношение философов к возрастной структуре человеческого существования.
27
Специальных работ, посвященных изучению того, как рассматривался возраст в истории европейской философии, нет. Зато имеется монографическое исследование, посвященное анализу (в большей мере – реконструкции) понимания старости от древности до наших дней (Рыбакова Н. А. Проблема старости в европейской философии: от античности до современности. СПб.: Алетейя, 2006).
Возраст в античности. Среди мыслителей древнего мира, обращавших внимание на возрастную структуру человеческого существования, – всем известные имена: Платон и Аристотель, Эпикур и Тит Лукреций Кар, Эпиктет и Сенека, Цицерон и Марк Аврелий [28] … Что определяет подход античных мыслителей к возрасту, если охарактеризовать его в целом? Античное сознание космоцентрично. Греческим и римским философам важно было понять космос (Целое). Понимание
28
Платон. Собрание сочинений в 4 т. Т. 3–4. – М.: Мысль, 1994; Аристотель. Поэтика. Риторика. – М.: Азбука-классика, 2007; Тит Лукреций Кар. О природе вещей. – М.: Художественная литература, 1983; Римские стоики. Сенека, Эпиктет, Марк Аврелий. – М.: Республика, 1995; Цицерон. О старости. О дружбе. Об обязанностях. – М.: Наука, 1993.
29
Структура и иерархическое строение космоса служили моделью для устроения государства и устроения жизни отдельного человека. Эта же модель определяла оценку возрастов, давала понимание того, кого и как надо воспитывать, чему учить.
Сам по себе возраст античных мыслителей не интересовал. Платон и Аристотель, эпикурейцы и стоики хотя и удерживали его в поле зрения, но (за редкими исключениями) не рассматривали специально. Возраст оказывался в поле зрения по той причине, что смертные достигают полноты сил (и теряют их) не сразу, а постепенно. Самым ценным (хотя и не самым обсуждаемым) является возраст, в котором способности человека максимально развиты и гармонизированы и в котором достигается наибольшее соответствие тому, что «ожидает» от него космос (Целое) и что предполагается его природой (сущностью). Идеальным возрастом для древних была зрелость [30] .
30
Мерой состоятельности человека оказывалась полнота, с которой в нем воспроизводилась онтологическая структура мироздания, в которой, если взять за основу платоническую схему, тело космоса (мир материальных вещей) подчинено мировой душе, душа – космическому уму, а ум – Единому (Благу). Чем последовательнее онтологическая иерархия воспроизводится смертным, тем совершеннее человек и тем больше у него оснований, чтобы править другими людьми (тело подчиняется душе, растительное и аффективное начала души – уму, а ум – Благу). Поскольку ум созревает позже, чем тело и низшие способности души, править должны пожилые и старые. Платон, например, был убежденным сторонником геронтократии (на эту тему см.: Печатнова Л. Г. Спартанская геронтократия и «Законы» Платона // Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2014. Т. 15. № 2. С. 74–84).
Разные люди входят в тот или иной возраст не одновременно; они с неодинаковой полнотой реализуют возможности, которые приходят с тем или иным возрастом. Осознание данного обстоятельства пробуждало интерес к рассмотрению вопроса о правильном развитии человека от детства к юности, от юности к зрелости. Размышление о пайдейе (воспитании, образовании) предполагало внимание к еще-не-зрелым людям; интерес не столько теоретический, сколько практический. Правильное воспитание молодого поколения требовало попечения со стороны тех, кто уже достиг зрелости [31] . Зрелым гражданам следовало, полагали философы, осознанно подходить к воспитанию (образованию) детей и юношей [32] .
31
О значении пайдейи для древнегреческой культуры см.: Йегер В. Пайдейя. Воспитание античного грека. В 2 томах. – М.: Греко-латинский кабинет Ю. А. Шичалина, 1997–2001.
32
Интерес к возрасту у Платона был связан с интересом к воспитанию гражданина идеального государства. Его внимание было направлено на тех, кто молод и нуждается в попечении. Прежде всего, мыслителя волновало воспитание стражей («Государство», «Законы»). Интересовали его также пожилые люди и старики, поскольку править в государстве должны философы, а философами становятся, когда достигают умственной зрелости. Платон считал, что человек достигает ее (если достигает) в пожилом возрасте.
Впрочем, даже относительная гармонизация сил и способностей не снимает вопросов, связанных с возрастной динамикой. Жизнь не всегда прерывается в зените… За расцветом следует увядание. Интерес к старости имел форму вопроса о возможности/невозможности удержания-сохранения полноты сил, достигаемой в годы зрелости. Возникал и вопрос о возможности счастливой жизни и/или «достойного завершения жизни» в старости.
Старость интересовала древних заметно больше других возрастов [33] (не случайно единственным трактатом о возрасте, написанным Цицероном, был трактат «О старости» [34] ). Причина интереса в том, что древние, рассматривавшие человека как одушевленное и умное тело, испытывали затруднения относительно временной локализации зрелости. Возрастные границы зрелости размывались, поскольку, как писал Аристотель, «тело достигает цветущей поры от тридцати до тридцати пяти лет, а душа – около сорока девяти» [35] . Совершенной согласованности (гармонии) способностей достичь при таких обстоятельствах не удается: время телесной зрелости лишь отчасти совпадает со временем, когда достигается умственная зрелость. Лучшее, что есть в душе, – это ум, а ум созревает поздно, отставая от тела с его желаниями, страстями и тягой к удовольствиям (аффективное измерение души). Разум становится зрелым, когда тело и эмоциональная жизнь (у кого-то медленно, а у кого-то быстро) начинают клониться к закату. Достижение полной зрелости античные мыслители склонны смещать ближе к старости, так что лучший возраст для Платона и Аристотеля – это время, когда тело еще сохраняет силы (хотя и начинает понемногу ослабевать), а разум достигает своего (по способностям конкретного человека) максимального развития. Из-за более позднего созревания ума человек достигает зрелости ближе к старости, к возрасту от
33
О трактовке старости античными авторами подробно говорится в монографии Н. А. Рыбаковой {Рыбакова Н. А. Указ. соч. С. 63–113).
34
Старость рассматривается Цицероном с привлечением широкого спектра философских учений (особенно заметно влияние идей Эпикура), хотя общая ее трактовка определяется стоической установкой на достойную, мужественную старость, которая определена мудрым приятием конца. Влияние эпикуреизма ощущается в стремлении Цицерона убедить своего читателя, что наслаждения доступны не только молодым и зрелым, но также и старикам, хотя удовольствия старости и уступают более ранним возрастам по интенсивности и разнообразию. В целом же он стремился показать, что и в старости «люди полнокровно живут, пока могут творить и вершить дела, связанные с исполнением их долга, и презирать смерть» {Цицерон. О старости. Указ. соч. С. 26). Вывод Цицерона таков: мудрый готовится к старости и принимает ее, противодействуя сопутствующей ей слабости и умея воспользоваться преимуществами, которые она дает человеку (опыт, знания, владение полнотой завершенной в целом жизни).
35
Аристотель.
50 до 60–65 лет. Платон полагал, что в сословие философов человек не может попасть раньше 50 лет. Но если Платон, как можно понять из «Государства» и «Законов», склонен был отождествить зрелость ума со старостью [36] , то Аристотель был настроен не столь радикально. Он обращал внимание на то, что с какого-то момента деградация тела наносит ущерб и душевной зрелости человека [37] .
Если говорить о рассмотрении возраста в эллинистический период, то наибольшее внимание этой теме уделяли стоики (Сенека, Эпиктет, Марк Аврелий) и эпикурейцы (Тит Лукреций Кар в его поэме «О природе вещей»). И те, и другие были нацелены на прояснение вопроса о правильной жизни, задаваясь вопросом о том, как прожить жизнь достойно, как прожить ее счастливо, как относиться к смерти. Нет ничего удивительного в том, что их интерес концентрировался на старости, поскольку старости и смерть – соседи. Вопрос об отношении к смерти был и вопросом об отношении к старости, и наоборот. Детство, юность и зрелость в качестве возрастов интересовали их меньше, поскольку – с точки зрения эпикурейской и стоической этики – проблемы не представляли. Важно, полагали они, осмыслить правильное поведение мудреца (того, кто ищет мудрости) в ситуации убывания жизненных сил и приближения смерти. Эпикурейцы обосновывали возможность избежать страдания и избавиться от страха смерти даже в старости и сохранить покой и невозмутимость (атараксия). В отличие от них, стоиков волновал вопрос о том, как справиться с сознанием собственной смертности, которое в старости набирает силу, и сохранить человеческое достоинство до конца жизни.
36
Если в платоновском «Государстве» геронтократия была умеренной (философы – люди после 50), в «Законах» геронтократическая идея выражена более радикально: править должны пожилые люди и старики (люди от 50 до 75 лет).
37
Мыслитель широких интересов, Аристотель касается – вскользь – и темы возраста в своей «Риторике». Возраст интересовал его как особый нравственный характер (этос). Причем если Платон, касаясь возраста, брал в расчет прежде всего лучших (тех, кто – при надлежащем воспитании – может стать стражем или даже философом), то Аристотеля интересовал этос обычного (среднего) человека. Он описывает особенности нравственного характера юноши, старика и зрелого человека.
Заслуживает внимания тот факт, что Аристотель говорит о возрастах, оставляя без внимания детство. Это, конечно, не случайность. Дети остались вне его поля зрения, по-видимому, потому, что они еще не сложились как люди и не соизмеримы с другими возрастами. Аристотель словно проводит черту между еще не людьми и людьми, то есть между взрослыми, которые делятся на молодых (юных), зрелых и старых людей, и детьми.
При этом он сравнивает этосы юношей и стариков между собой как противоположные возрастные модусы, а этос зрелости определяет как их синтез, лишенный крайностей, а стало быть, и недостатков. Ведь источник отклонения от нравственно доброкачественного – это избыток и недостаток. В основе характеристик, которые Аристотель дает возрастам, лежит представление о целом, о гармонии, о мере как основе совершенного характера. Люди зрелого возраста – по Аристотелю – наиболее совершенны. У юношей и стариков одного недостает, другого же – в избытке. У юношей мало опыта, но много желаний, они благородны и великодушны, но при этом самоуверенны, потому что слишком мало знают жизнь. У стариков, напротив, слишком много опыта (поэтому они чересчур осторожны, живут прошлым); старики ориентируются на пользу, а не на красоту, они малодушны, умеренны в желаниях, ворчливы; великое их не увлекает, они пребывают в заботах о насущном. Зрелость соединяет достоинства юности и старости и нейтрализует крайности: «они по своему характеру будут между указанными возрастами, не обладая крайностями ни того, ни другого, не выказывая ни чрезмерной смелости, потому что подобное качество есть дерзость, ни излишнего страха, но как следует относясь к тому и другому, не выказывая всем ни доверия, ни недоверия, но рассуждая более соответственно истине, не живя исключительно ни для прекрасного, ни для полезного, но для того и другого вместе, не склоняясь ни на сторону скупости, ни на сторону расточительности, но держась надлежащей меры. Подобным же образом [они относятся] и к гневу, и к желанию. Они соединяют благоразумие с храбростью и храбрость с благоразумием. В юношах же и старцах эти качества являются разъединенными, ибо юноши мужественны и необузданны, а старые люди – благоразумны и трусливы. Вообще говоря, они обладают всеми полезными качествами, которые есть у юности и у старости в отдельности, что же касается качеств, которыми юность и старость обладают в чрезмерной или недостаточной степени, то ими они обладают в степени умеренной и надлежащей» (Аристотель. Риторика. Кн. II. Гл. XIV // Аристотель. Указ. соч. С. 58–59). В этой цитате мы привели практически полностью ту часть текста, в которой Аристотель говорит о зрелости.
О старости и юности Аристотель высказывается подробнее, чем о зрелости, и отдает свои симпатии юности. Его характеристика старости отличается от позиции Платона, который в «Государстве» и особенно в «Законах» делал ставку именно на старость с ее мудростью и рассудительностью. У Аристотеля иерархия возрастов построена иначе: зрелость, юность, старость.
Как видим, отдельные возрасты не рассматривались древними как что-то самодостаточное (как отдельные миры). Они интересовались ими по ходу обсуждения вопросов, связанных с жизнью государства (воспитание граждан, оптимальный возраст, необходимый для выполнения тех или иных обязанностей, для занятия государственных должностей), а также в связи с решением вопросов этического плана. Тема лучшего этоса примыкает к проблематике воспитания и самовоспитания человека. Достижение счастливой/достойной жизни предполагает учет тех ограничений и возможностей, которые накладывает на человека возраст. Знать особенности разных возрастов необходимо для того, чтобы привести человека к нормативной (заданной Целым) зрелости и/или удержать, насколько это возможно, полноту и гармонию сил и способностей до смертного часа (проблема достойной/счастливой старости). Каждый возраст характеризовался и оценивался античными мыслителями через соотнесение с общим устройством космоса, определяющим человеческую природу.
Возраст в Средневековье. Средневековая мысль близка античной в том отношении, что рассматривает человека не из него самого, а из Другого. Правда, Другое в античной и христианской мысли понимается по-разному. Если в античности Другое – это космос в целом (для Платона и неоплатоников он собран в космическом уме и сосредоточен в сверхумном Благе), то в христианскую эпоху – это Бог-Творец. Имманентности Другого как Блага (Единого) противостоит трансцендентный Другой (Творец мира).
Постижение действующего «в мире сём» человека предполагает его сопоставление с Ветхим и Новым Адамом (с Богочеловеком). Христианских мыслителей интересовал человек, исцелившийся от последствий грехопадения, пришедший к Богу и стремящийся к уподоблению Ему. Средневековое искусство исходило из образа преображенного, просветленного Духом человека. С таким человеком и сопоставлялся человек падший, поврежденный, греховный.
Цельный человек недосягаем для смерти. Смерть – следствие утраты цельности (целомудрия), результат падения, следствие первородного греха. Смертные нуждаются в исцелении, в восстановлении утраченной цельности. В центре христианской антропологии находится идея восстановления падшего человека. Восстановление-исцеление человека – действительная возможность для всех потомков Адама, после того как Христос искупил его первородный грех. Голгофская жертва дает надежду на спасение через Нового Адама (через Христа) и в Новом Адаме. Преодолеть последствия первородного греха человек может подражая Христу, уподобляясь Ему в меру собственного духовного усилия и при благодатной помощи свыше.
Понимание человека в христианском мире отличается от его понимания в мире античном в том отношении, что его смерть не рассматривается как необходимый момент вечного кругооборота космических «сезонов», здесь она – рубеж, отделяющий смертную судьбу «от того, что за гробом». Не зрелости и полноты физических и душевных сил ищет христианская душа, а единения с Новым (Вторым) Адамом. Она ищет освобождения от тяжести греха, тяготеющего над жизнью «плотяного», обреченного на страдания и смерть человека. Важна не сила, а правда, чистота, святость. Совершенный человек – Иисус Христос. Потомки Адама могут спастись и обрести – после Страшного Суда – вечную жизнь, если последуют за Христом. Посмертная судьба зависит не от космических сил, а от Живого Бога, от Творца, Искупителя и Судии, и от направленности человеческой воли. Масштаб для «измерения» и оценки человека задается не Космосом, а Богочеловеком.