Философы от мира сего
Шрифт:
К сожалению, вместе с ней он встретил и мистера Тейлора. Но это было уже не важно; Гарриет и Милль полюбили друг друга и в течение двадцати лет переписывались, путешествовали и даже жили вместе - и все это (если верить их письмам) в абсолютной целомудренности. После смерти мистера Тейлора их уже ничего не сдерживало, и они поженились.
Они были потрясающей парой. Гарриет (а затем и ее дочь Хелен) сопровождала Милля в его начавшемся слишком поздно эмоциональном перерождении; они открыли ему глаза на права женщины и, что даже важнее, на права человека вообще. Рассуждая о своей жизни уже после смерти жены, он так оценил их влияние на себя: "Если кто пожелает, сейчас или потом, обратить внимание на меня и мои труды, он не должен забывать, что они были продуктом не одного разума и сознания, но трех" [106] .
106
Ibid, p. 265.
Книга эта покрывает абсолютно все аспекты предмета: в ней идет речь о ренте, оплате труда, ценах и налогах и прочерчиваются пути, впервые открытые Смитом, Мальтусом и Рикардо. Но нет, перед нами не очередное изложение доктрин, к тому времени возведенных в ранг догм. На страницах этого труда содержится и открытие, важность которого, по Миллю, трудно переоценить. Как и многие великие догадки, эта была очень проста. Милль всего лишь заявил, что истинным предметом изучения экономической теории является не распределение существующего богатства, а производство нового.
Его мысль действительно предельно ясна: экономические законы производства тесно связаны с природой. Труд оказывается более или менее производительным не случайно, да и такой феномен, как убывающая производительность земли, не является следствием чьей-либо прихоти или осознанного выбора. С ограниченностью природных ресурсов надо считаться, и экономические правила поведения, указывающие нам, как достичь максимальной отдачи от своего труда, настолько же обезличены и абстрактны, как законы расширения газов или взаимодействия определенных веществ.
Но - и, пожалуй, это самое большое "но" во всей экономической теории - эти самые экономические законы не имеют никакого отношения к распределению. Сделав все от себя зависящее в производстве богатства, мы вольны распоряжаться полученным продуктом так, как нам заблагорассудится. "Человечество, вместе или поодиночке, - пишет Милль, - может использовать уже произведенные блага по своему усмотрению. По желанию - передать в чье угодно владение, на каких угодно условиях... Даже тот продукт, что индивид произвел самостоятельно, без посторонней помощи, останется с ним лишь с соизволения общества. Этот продукт может отобрать не только общество в целом, но и отдельные его члены - и они будут это делать, если, конечно, общество... не наймет за отдельную плату людей, которые не допустят отчуждения его собственности. Следовательно, распределение богатства зависит от законов и обычаев, коим подчиняется общество. Правила, согласно которым оно будет разделено, полностью зависят от мнений и пожеланий правящего класса и сильно отличаются от страны к стране и от эпохи к эпохе - и могли бы отличаться еще сильнее, будь на то воля людей..." [107]
107
Ibid., vol. II, p. 199,200.
Это был прямой удар по последователям Рикардо, превратившим его объективные открытия в смирительную рубашку, связывавшую общество. Сказанное Миллем нельзя истолковать двояко. "Естественный" результат действий общества - низкая оплата труда, одинаковые прибыли и растущие ренты? Пусть так. Если такой "естественный" итог не устраивает само общество, достаточно лишь внести изменения в собственные действия. Общество может облагать налогом и субсидировать, оно способно отбирать у одних и перераспределять отобранное в пользу других. В результате все богатство может как оказаться в руках короля, так и пойти на благотворительность в гигантских масштабах. Общество может уделять должное внимание системе стимулов
На самом деле открытие было не настолько великим, как того хотелось бы самому Миллю. Как довольно скоро заметили более консервативные экономисты, стоит человеку вмешаться в процесс распределения, как он автоматически нарушит и производственный процесс: стопроцентный налог на прибыли, несомненно, окажет сильнейшее влияние на количество произведенного, а не только на то, кому оно достанется. Да и, как позже отметит Маркс, пусть и исходя из своих принципов, производство и распределение невозможно разграничить так четко, как это сделал Милль. В отдельных обществах процесс оплаты не существует в отрыве от производственного процесса; так, в феодальных обществах нет "заработных плат", а в обществах капиталистических отсутствует дань.
На Милля обрушились критики справа и слева, утверждавшие, что общество может изменять структуру распределения лишь до некоторой степени - гораздо меньшей, чем подразумевал Милль. И все же сбрасывать со счетов открытие Милля было бы так же неправильно, как и преувеличивать его важность. Само существование пределов перераспределения означает, что у нас есть пространство для маневра и капитализм подвластен реформированию. Действительно, "новый курс" Рузвельта и особая форма капитализма, утвердившаяся в странах Скандинавии, являются живым примером того, как общество в соответствии с идеями Милля изменяет "естественные" для него процессы под влиянием собственных моральных ценностей. Да, изменения были довольно незначительны, но трудно отрицать, что теории экономиста прошли для общества бесследно.
Вне всяких сомнений, для современников идеи Милля стали глотком свежего воздуха. Моральная чистота его воззрений была тем более примечательна в эпоху господства самодовольства и лицемерия. К примеру, описав на страницах своих "Основ..." различия между Производством и Распределением, он перешел к обсуждению модных тогда "коммунистических" проектов, предложенных рядом реформаторов-утопистов, - но, стоит отметить, не Марк-сова коммунизма, о чьем существовании Милль и не подозревал.
Милль по очереди рассмотрел претензии, выдвинутые против подобных "коммунистических" проектов, и нашел их хотя бы отчасти справедливыми. Его вердикт по этому вопросу содержался в абзаце, который иначе как поразительным и не назовешь:
Если... нам предстоит совершить выбор между Коммунизмом с его возможностями и нынешним положением вещей с его страданием и несправедливостью, если институт частной собственности неизбежно несет в себе распределение продукта труда практически в обратной пропорции относительно самого труда - наибольшую часть тем, кто вообще никогда не работал, часть поменьше тем, кто практически не работал, и так далее, причем вознаграждение убывает по мере того, как труд становится все более тяжким и менее удовлетворительным, в результате чего самый утомительный ручной труд не может гарантировать получения даже необходимых для выживания благ; так вот, если мы выбираем между этим порядком и Коммунизмом, то все недостатки последнего, более крупные и поменьше, обращаются в пыль[108].
Но, поспешил добавить Милль, выбор перед нами стоит несколько иной. Он предполагал, что принцип частной собственности еще не успел как следует проявить себя. Господствующие в Европе законы и институты до сих пор отражают жестокие нравы феодального прошлого, а не дух реформ, и осуществить реформы можно, лишь применяя те самые принципы, о которых он и писал.
Таким образом, Милль остановился в шаге от защиты революционных преобразований по двум причинам. Во-первых, в грубостях и невзгодах повседневной жизни он видел необходимый выход для людской энергии.