Финикс
Шрифт:
Но ничего не получалось. Я попытался несколько раз, но безуспешно.
В шесть часов вечера в воскресенье большая мрачная комната редакции «Финикс сан» пустовала. Только кое-где сидели за компьютерами, глядя в мерцающие экраны, пять-шесть журналистов с бледными лицами.
Я подошел к одному из них:
— Простите… — Он поднял голову, и его мальчишеское лицо сморщилось — он был недоволен, что его оторвали от работы, и судорожно пытался вспомнить, кто я такой.
— Что случилось? — спросил он и почесал грудь под майкой, на которой было написано «Ни дерьма, ни цветов». Ему было лет двадцать шесть — двадцать семь. На экране его компьютера
— Не могли бы вы помочь мне с компьютером, — сказал я, показывая на письменный стол Барнса.
Он посмотрел на пустой экран телевизора и отодвинутый стул, на котором я сидел.
— Что? Это ведь стол Барнса.
— Меня зовут Форрест Эверс. Барнс разрешил мне пользоваться его столом на время, пока я пишу небольшую статью о гонке «Формулы-1». Вероятно, я нажимаю не те клавиши, — но я не могу вызвать из памяти компьютера его заметки.
— А зачем вам читать его заметки? — Он еще не успел рассердиться, но по выражению его лица было видно, что он уже недалек от этого. — Заметки журналиста — это как нижнее белье, — сказал он. — Это нечто сугубо личное, интимное и часто довольно мерзкое. Это не показывают кому попало. Что вы на это скажете?
— Да ничего особенного. Только заметки Барнса были здесь, когда он мне их показывал, а теперь их нет.
— Может быть, он стер их. Большинство журналистов не любят, когда кто-нибудь читает их записи.
— Но он уже не вернулся.
Он молча смотрел на меня.
— Через полчаса после нашей встречи Барнс подорвался в машине.
— Я Кэвин Тэрнбалл, — сказал он, протягивая мне руку. Жители Финикса любят пожимать руки при всяком удобном случае. — Давайте-ка посмотрим.
Тэрнбалл наклонился над клавиатурой компьютера.
— Барнс назвал вам свое кодовое слово?
— «Салли», — сказал я.
Тэрнбалл нажал кнопки на клавиатуре. Он попробовал несколько комбинаций, в разных сочетаниях, но на экране было по-прежнему пусто. Появлялись тексты старых статей Барнса, какие-то номера телефонов, адреса, но заметок не было.
— Не мог ли кто-нибудь стереть его заметки с другого компьютера? — спросил я.
— Нет, если им не был известен код Барнса. А я думаю, что никто, кроме самого Барнса, вас, и, может быть, главного редактора, не мог его знать. Если только не предположить, что есть какой-нибудь искусник, имеющий доступ к общей компьютерной системе. Но если действительно заметки Барнса стерты, то я на девяносто процентов уверен, что кто-то подходил к столу Барнса, чтобы уничтожить их. — Он посмотрел на меня и с типичным для репортера любопытством спросил: — Вы завтра уезжаете в Лондон, Эверс?
— У меня билет на завтрашний рейс, Кэвин. Но я, вероятно, еще задержусь. А что вы знаете о баре «Красный петух»?
Глава 9
В Финиксе даже в марте солнце очень жаркое, и в Солнечную долину стекаются американцы отовсюду — даже из Мэна и Алабамы. Они приезжают погреть свои кости в горячих лучах зимнего солнца, здесь их кожа приобретает коричневато-канцерогенный оттенок, а кровь быстрее струится по жилам.
С наступлением весны богатые отправляются в Аспен, Джексон-Хоул и в Лондон, а остальные запираются дома и включают кондиционеры.
Но зато зимой все, как богачи, так и бедные, отправляются в Финикс. Миллионеры прилетают сюда из Сан-Франциско, чтобы включиться в спутниковые системы связи, передающие сообщения и приказы
Овдовевшие и разведенные женщины из Миннесоты приезжают со своими чековыми книжками и фотографиями детей, у которых уже растут собственные дети. Промышляющие частным образом пилоты прилетают из Майами, чтобы возить торговцев недвижимостью, а из Нью-Йорка и Лос-Анджелеса дельцы, желающие урвать свою долю от потока наркотиков, текущего из Мексики и Южной Америки.
Мафиозные боссы прилетают на собственных реактивных самолетах из Чикаго, чтобы отдохнуть, проверить, как обстоят дела на их немногих легальных предприятиях, и организовать местную проституцию. Они привозят с собой жен, любовниц, родственников, а также кое-кого из своей обслуги — чтобы поливать лужайки перед домом и наводить порядок среди девиц. Заезжают на своих дешевых автомобилях в Диснейленд рабочие автомобильных предприятий Детройта. Они притормаживают здесь, чтобы пообедать в самых дешевых (плюс бесплатная стоянка!), хотя и под палящим солнцем, но полностью оборудованных закусочных.
Банкиры, бизнесмены, мастеровые и владельцы похоронных контор слетаются со всех сторон, если процветает бизнес, но даже если процветанием и не пахнет, все равно здесь всегда можно насладиться игрой в гольф.
Откуда-то издалека донесся невнятный голос громкоговорителя, называвшего фамилии пар и четверок, готовых начать партию в гольф. Я повернулся в постели и открыл глаза. Отделенный девяноста миллионами миль от самого быстрорастущего города в Америке, единственный источник света для Земли посылал свои лучи, которые, проникая сквозь тяжелые портьеры в моей комнате, оставляли на них ярко-белые полосы.
Время вставать.
Как и любой одинокий мужчина, выполняю привычные процедуры — принимаю душ, бреюсь, натягиваю желтые носки, включив для развлечения радио. На теле у меня несколько шрамов. Один — длинный багровый — на голени. Я заработал его на гонках «Формулы-3» во время аварии, когда полетела передняя ось. На спине неровное пятно размером с полудолларовую монету — шаровой шарнир вылетел из полуоси и ударил мне в спину где-то рядом с почкой. Но если не учитывать старые ушибы и шрамы, в моем теле очень мало лишнего, хотя должен признаться: с тех пор, как перестал участвовать в гонках, я поправился на семь фунтов. Сам бы я этого, может, не заметил, если бы не весы.
Когда я еще соревновался в «Формуле-1», то думал, что, выйдя в отставку, буду вести роскошный образ жизни в обществе веселой и общительной женщины. Я мечтал о плавательных бассейнах, игре в теннис в загородных клубах, обедах с друзьями в дорогих ресторанах. Мне рисовались путешествия в райские уголки, созданные для изощренного вкуса богачей в странах третьего мира, ночные купания нагишом на Таити.
Ничего подобного не произошло. Едва я отошел от гонок, как стал быстро опускаться. Я слишком много ел и много пил, полагая, что таким образом отмечаю свое освобождение от суровых правил «Формулы-1», которые ограничивают в пище и категорически запрещают алкоголь, так как каждая лишняя унция веса сказывается на вашем зачетном времени, а каждый глоток спиртного может замедлить вашу реакцию на решающую полтысячную долю секунды. Итак, когда я перестал водить гоночные машины, я пил и ел вдоволь все, что хотелось, пока в один прекрасный день не увидел в зеркале свою обрюзгшую физиономию. Щеки и шея у меня обвисли, под глазами появились мешки. То уже было не празднование, а полное падение.