Финт хвостом
Шрифт:
– Перекуси, – велел Туи, – пока не начал снова нести эту чушь. У меня так котофобия начнется, мистер Герой.
К вечеру у Эллиота разыгралось жуткое похмелье, но он обещал Анни позвонить и выслушать ее рассказ об уроках танцев. Он не знал, как рассказать о сегодняшнем происшествии, чтобы не хвастаться, так что промолчал и просто слушал болтовню об Элизабет Лестерфилд, новой пачке для уроков балета, всех этих Барби, которых купил ей Роджер, и о том, как мама сказала, что они с Элизабет пойдут в одну школу.
– А ты
– Хорошо. Только, папочка…
– Да? – Вспышка надежды почти парализовала его. Может быть, она все-таки хотела вернуться домой.
– Ты не мог бы называть меня «Анна»?
– Конечно, милая, – выдавил Эллиот. Ему пришлось прокашляться. – Как скажешь.
– Тогда Анна, пожалуйста, – еще раз попросила она. Каждый звук ее голоса выворачивал душу наизнанку. – «Анна» звучит более величаво. Как думаешь?
Она вырастет такой же, как Рита – падкой на вещи и жаждущей внимания. Он понял это в четверг по дороге на работу. Эллиот упустил шанс помириться с Ритой, и эта неудача теперь испортит Анни. Она вырастет, покоробленная куклами Барби. Барби и бесконечными наставлениями Уоллеров о необходимости быть хрупкой и хорошенькой, а не самодостаточной и сильной.
Эллиот приехал на работу около половины двенадцатого и не смог вовремя сменить Дурхама, однако никто и не жаловался.
На этой неделе готовил Туи. Он сделал свои знаменитые красные бобы с рисом, так что все обедали вместе. Разговоры крутились вокруг спасения девочки и предстоящей награды. Васкиз вырезала из газеты статью с фотографией, на которой он склонился над маленькой девочкой, сжимая ее руку. Она даже приклеила эту статью на кусочек картона и заламинировала.
Васкиз предложила ее Эллиоту со словами:
– Для твоего альбома, Франклин.
Он был тронут и смущен.
– Спасибо. – Он не мог придумать, что сказать, но Васкиз, похоже, и не возражала.
– Ну что, лейтенант, – обратился Петерсон с легкой ноткой сарказма. – Каково быть героем?
Эллиот пожал плечами и уткнулся в бобы. Даже стряпня Туи его не привлекала. Ничто его больше не радовало.
– Поговори с нами, дружище, – просил Петерсон. – Скажи нам, каково чувствовать себя героем – спасти ребенка и знать, что она будет жить благодаря тебе?
Эллиот оглядел товарищей за столом, надеясь на помощь. Все смотрели на него, ожидая его слов. Даже Туи. Эллиот прочистил горло.
– Это странно.
– Странно быть героем? – удивился Петерсон. – Да ладно, лейтенант!
Все молчали и ждали.
– Она сказала, что слышала, как приближается огонь. Она звала на помощь, но никто не пришел. Я все думаю… – Он взял паузу и оглядел стихших коллег. – Я все думаю, как просто все могло пойти по-другому. У меня кончался кислород – а что, если бы я повернул назад чуть раньше? Что, если бы огонь добрался до нее,
Лица вокруг стола стали серьезными, и никто не встречался с ним взглядом.
– Я думаю, – продолжал он, – мы обречены на поражение. У хаоса больше сил, чем у порядка, – так устроена вселенная. Против нас играют краплеными картами.
Никто не шевелился и не говорил.
А потом Туи нарушил тишину:
– Эй, ребята, ешьте. Еда остывает. Или вам не нравится моя стряпня?
Как только возобновилась обычная болтовня, Эллиот выскользнул из столовой. Он направился в комнату отдыха, сел на койку и уставился на шкафчик. Все ускользало от него. Анни пойдет в школу в Далласе, и Рита скажет, что они не могут вернуться, пока не закончится учебный год. Они будут иногда приезжать на выходные, если он не будет в это время работать.
Анни быстро забудет. Дети всегда забывают. Она забудет охоту за окаменелостями в русле ручья, забудет о купаниях в ледяной воде Бартон-Спрингса каждым летним утром. Любовь к бейсболу испарится из ее памяти, как вода с горячего тротуара.
А Рита? Он с трудом ее узнавал.
Кто-то открыл дверь позади него. Эллиот не оборачивался.
– Эй, Франклин!
Это был Войт. Он зашел и уселся на соседнюю койку, лицом к Эллиоту.
– Ты славный парень, Франклин. Мне не стоило называть тебя тряпкой.
– Это не важно.
– Просто хотел сказать тебе это.
Войт, однако, не уходил. Через минуту он добавил:
– Туи сказал, что старушка бросила тебя и забрала дочку.
Эллиот ничего не мог с этим поделать; его передернуло.
– Дружище, – проложил Войт, – я знаю, это трудно. Прошлым летом я сам оказался в подобной ситуации, помнишь? Я бы не подкалывал тебя, если бы знал, через что ты проходишь. Я знаю, как это тяжело. Наши семьи, парень, – это самое главное. Когда жена ушла, я почти пропал. Я уже думал о том, чтобы взять ружье и выбить себе мозги.
Эллиот отдал бы все на свете, чтобы Войт замолчал, но не мог найти слов.
Войт водил пальцем между кирпичами на стене комнаты.
– Потерпи немного, приятель. Сейчас ты думаешь, что надежды нет, но подожди и увидишь, как все изменится. Дела пойдут неважно в Далласе: сломается машина или новый парень бросит ее – любое ничтожное изменение, и бац! Она вернулась. Так случилось со мной. И нам со старушкой еще никогда не было так хорошо вместе.
Эллиот посмотрел на него.
– Что ты сказал?
– Нам с женой никогда…
– Нет, перед тем – про ничтожное изменение.
Войт пожал плечами.
– Это та самая хаотичная ерунда, о которой ты говорил. Ну, дела пойдут неважно, и что-то изменится… Потому что всегда что-то меняется. А когда это произойдет, она вернется.
Эллиот изумился. Он так боролся, чтобы сохранить порядок – теперешний порядок – что не замечал изменений. Теперь все заключалось в том, что Рита и Анни жили в Далласе.
Войт хлопнул Эллиота по плечу.