Фирма

Рыбин Алексей Викторович

— Еб тать! Встречаешь! Мы уже идем. Видишь, парни расслабились в дороге!

Трое остальных участников коллектива робко шевелились за спиной Шамая. Гриня, кряхтя, сползал с верхней полки и наконец рухнул вниз вместе с матрасом, подмяв под себя Дикого и Босса, которые, держа в руках тяжелые гитарные кейсы, топтались в узком проходе, ожидая, когда Шамай освободит для них проход.

— Ну, пошли, ребята, пошли. Автобус ждет, — сказал Митя, предвкушая изрядное веселье, которым наверняка обернется приезд

группы в таком состоянии. Правда, это веселье может грозить лишними заботами для устроителей, но наверняка проблемы не будут носить криминальный характер. Спирто-водочные вопросы легко решаемы — парни, несмотря на свой застарелый алкоголизм, все-таки высокие профессионалы и свою работу всегда делают честно.

— Слава тебе, господи! — сказала проводница, когда Митя с Шамаем вышли на перрон.

— Спасибочки вам за приятную ночь, — пропел Шамай, кланяясь проводнице в ноги.

— Иди ты в жопу, козел! — отвернулась проводница, не поддержав шутливого тона своего бывшего пассажира.

— Ну что, парни? Пивка для рывка?

Маленький Босс, ростом Мите по плечо и совсем теряющийся рядом с гигантом Шамаем, вышел, вернее, почти выполз из тамбура на платформу, стукаясь обо все углы огромным кейсом с бас-гитарой.

— Да, ребята, пива надо, — подтвердил клавишник Гриня, худощавый и самый приличный на вид участник «Гротеска». Он поправил сползающие на нос очки, посмотрел по сторонам и вздохнул: — Без пива сейчас никак невозможно.

— Поехали в гостиницу, парни, — сказал Митя. — Там и пиво будет, и все.

— Нет. Боюсь, до гостиницы я не доеду, — Босс отрицательно покачал головой. — Пошли к ларьку. Тут ларьки у вас прямо рядом. Я знаю. На чем едем-то?

— Автобус на Лиговке, — сказал Митя.

— Во! Как раз по пути!

Компания остановилась у ряда ларьков, предваряющих выход на Лиговский проспект.

— Ты знаешь, что у нас вчера случилось? — спросил Шамай, делая первый глоток из бутылки.

— Что? — невинно спросил Митя.

— Как? Не знаешь?

Босс едва не уронил свой бальзам, бросил кейс на асфальт и схватился за выскальзывающую из пальцев бутылку двумя руками.

— Не знаешь? В натуре?

— Да что такое?

— Митя, бля буду, Леков же умер! У нас! Вчера!

— Сгорел парень, — подтвердил Гриня. — На даче. Прямо вместе с дачей.

— Ах, это, — протянул Митя. — Знаю, конечно. Все уже в курсе.

— "В курсе"… — передразнил его Босс. — Какой музыкант был! Гений!

Митя согласно кивнул. Знали бы они, что он сейчас думал про этого «гения».

— По уму, вообще концерт надо сегодня снимать, — сказал Босс. — Траур, типа. По Лекову.

— Ты чо, опух? — Шамай хлопнул Босса по плечу. — Крышу оставил в поезде? Концерт снимать! Мы сегодня скажем, что в память Васьки играем. Хоронить-то у вас будут? — Он посмотрел на

Митю, который держал перед собой бутылку, раздумывая, стоит ему сейчас пить или нет.

— Что? А, да. У нас. Сегодня тело привезут.

— Кто?

— Наш администратор.

— Ясно…

Гриня, отошедший куда-то в сторону, вернулся и протянул Шамаю открытую уже бутылку водки.

— Ну, по глотку за Ваську.

— Э, братцы, давайте-ка тормознем, — испуганно воскликнул Митя. — Концерт еще. Потом все будет.

— Че-го? — Шамай навис над Матвеевым всем своим стопятидесятикилограммовым телом. — Ты что нас, за лохов держишь, а?

— Да нет, Шамай, что ты?

— Тогда махни тоже.

— Ладно. — Митя взял поданную ему Гриней бутылку. — За Василька.

Матвеев сделал большой глоток, потом еще один, закашлялся.

— На, запей. — Шамай вернул ему пивную бутылку, и Митя залил вставшую комом в горле водку обильной порцией пива.

— С утра выпил — весь день свободен, — весело заметил Гриня.

— Поехали в гостиницу, — сказал Матвеев, думая, что день начинается совсем неплохо. Снова вернулись мысли об Ольге, на душе стало хорошо, спокойно и даже весело.

— Теперь можно, — объявил Босс.

— Давно он у тебя работает?

— Митя-то? Давно. А что?

— Да так. Сволочь он. И трус.

— Чего это ты?

Гольцман налил Ольге водки — теперь на столе стояли рюмки. Стаканы Борис Дмитриевич с брезгливой гримасой швырнул в мойку, сам пошел в гостиную, порылся в буфете и, найдя более подходящую посуду, принес ее на кухню.

— Так я же его знаю тысячу лет. Он на меня глаз положил, еще когда в институте учился. Погоди… Когда это… Году в восемьдесят втором примерно. Да. Такой ссыкун был, страшно вспомнить. Мерзость.

— Что ты, Оля? Что ты злишься? Нельзя так. Нормальный парень.

— Ага. Стукач комсомольский.

— Послушать тебя — вокруг одни стукачи. И все комсомольские.

— Не все. Ты вот, например, просто хапуга комсомольская. Не обижайся, Боря, я тебя как бы со знаком «плюс» оцениваю. Теперь это называется «бизнесмен», а раньше в народе говорили — «хапуга».

— Ну, допустим. Только что мы все о нем?

— А то. Я хочу, чтобы в наших делах его доли не было.

— В наших делах?

— Да. А зачем же ты пришел, можно спросить? Разве не о делах говорить? Я догадываюсь даже, о каких.

— А ты в силах?

— Ты уже спрашивал.

— То есть тебя не будет сейчас коробить, если мы о деньгах будем беседовать?

— Коробить? Со мной столько лет никто о деньгах не говорил, что я вполне к такому разговору готова. С большим нашим удовольствием.

Гольцман закурил.

— Слушай, Оля, сегодня его привезут. На опознание пойдешь?

— Разве в Москве не делали?