Физиология духа. Роман в письмах
Шрифт:
Самоутверждение? Что же, когда не самоутверждение. Гордыня? Еще какая гордыня. Но что делать? Важен результат. Не мытьем, так катаньем нужно заставить любимого сдвинуться; пока еще он любим — оставшейся энергией любви сдвинуть его с мертвой точки. Из любви же: завтра не выдержишь боли и гниения этой умирающей, агонизирующей любви, уйдешь, покинешь вахту, — кто ему поможет? Следующая баба, которая будет восхищаться им, пить с ним горько-сладкую, без конца “понимать” его, — и погубит окончательно, по своей глупой дурости?
Но имею ли право? Если не могу отделить в себе самой одно от другого, как сумею отделить в том насилии, которое чиню, насилие необходимое и разумное — от насилия, ломающего грифельный, твердый и хрупкий, стержень его личности? Он имеет взрослый опыт самостоянья, худо-бедно, а как-то прожил
Второй вариант — тебя любят требовательно, по нарастающей, шаг за шагом захватывая все большую территорию. Хотят, чтобы ты “стал лучше”, и не отстанут, пока ты не изменишься — или не уйдешь. А поскольку измениться гораздо, неизмеримо, несопоставимо труднее, чем уйти (уйти — это одномоментный акт, для него требуется только, чтобы у тебя однажды достало пороху, а измениться — это только сказано, чтобы мягко постелить, в форме совершенного вида, по сути это всегда требует вида несовершенного, это на самом деле и з м е н я т ь с я, это все время, долго, неуютно, миг за мигом многие дни и месяцы отказываться от приросших к себе привычек, удовольствий, отношения к жизни, к женщине, к э т о й женщине, — то выбор предопределен.
Ты уходишь — еще раньше неосознанно подгоняя мысль о необходимости ухода, чтобы мысль, в свою очередь подгоняла чувство: заканчивай, кончай-ся! — так, отлюбив до конца, ты уходишь.
Посягательство на свободу пути, который он должен пройти сам. Я не знаю, как назвать ту силу, которая нас ведет — Бог, Абсолют, творящая Природа, Живой Космос... но меня никто не переубедит — нас нечто или некто ведет... даже когда уводит от собственного пути... я не знаю смысла происходящего, но знаю, что он — есть. И этого достаточно, чтобы уважать смысл пути другого и считаться с его свободой — даже когда она, кажется, разрушительна для него самого, все равно, он должен иметь право пройти свой путь.
Кто я такая, чтобы вставать на его пути? пути обнаружения им — пусть через саморазрушение — смысла-для-него? Что я знаю об этом?
Отвергнув чужую свободу — потеряю право на свою. Не хотелось бы.
Но надо же что-то делать! Нельзя же просто так смотреть, когда на твоих глазах пропадает любимый человек... И я вмешиваюсь. Внутрь свободы его отношений с... ну, пусть Природой Вещей — я ввожу толику несвободы его отношений со мной.
А нужно-то — не то и не другое. Нужно, чтобы от тебя не требовали — требовательно. Чтобы тебя принимали со всем темным, постыдным, недоделанным, что в тебе есть, — но принимали бы, а ясно видя, к о г о принимают. Чтобы ты чувствовал: тебя любят не как домашнего кота, а совершенно точно отдавая себе отчет, кто ты. Принимая твою безответственность, эгоизм и жестокосердие — потому, что, взвесив в своем сердце, тебя все же сочли достойным любви, потому что ты как целое оказался милее своих плохих и даже хороших частностей. Тебя полюбили=выдали бессрочно-срочный аванс под дело жизни, нестабильное дело многих лет жизни. Великого ожидания без гарантий; пенелопино дело. Эвристически-любовное отношение, когда тебя целиком приняли в большое сердце — с верой в то, что ты достоин такой любви, но если и окажещься недостоин, тебя не перестанут любить: потому что уже полюбили, любовь же — не перестанет.
Кто сказал, что я отнимаю у него именно т у свободу? Свобода отношений между ним и Природой Вещей и свобода отношений между ним и мной — вещи разные, только называемые одним словом. Очень может быть, первая не исключает, а включает в себя его человеческую несвободу — от другого, от маленького человеческого гвоздя в сапоге.
И кроме того, я лишаю его свободы — по любви, а любовь выше всего, даже свободы. Потому что если любовь — свободна, значит, свобода — предикат любви, не наоборот. Свобода для любви, не любовь для свободы.
Увы, ни разу не встретил подобного отношения к себе — и ни о чем в этом роде не слышал ни от одного знакомого (ведь то, что нужно мне, нужно всем, все ждут этого — и если бы кто-то дождался, я бы точно услышал). И то сказать — достоин ли я его? кто я такой, чтобы ожидать именно его? Сократ был не мне чета — а имел Ксантиппу на свою Сократову плешь. Что уж мне после этого?
Но
Впрочем, это только сказано так: уйти. Одномоментный акт. Это редко. Чаще всего уход разбивается на многие долгие шаги. А то бывает еще латентный уход: внутри себя давно ушел за угол, а все еще как бы живешь с ней. Потому что они не всегда дают тебе повод или вынуждают уйти. Чаще — отдельными периодическими выкриками, захлестами; в промежутках все тихо. Даже если хотят изменить положение вещей, — до тех пор, пока они тебя любят, пока прикипели к тебе, они не хотят расставаться. Да и тебе от расставания как-то не по себе, муторно, двоится — хочется и колется. Но поскольку в сердце своем ты уже ушел, то при первой же серьезной (не умею несерьезно, я говорил?) возможности — разборчиво, по-своему ответственно — изменяешь.
Бог мой, как мы горазды рассуждать — чтобы иметь основание разрушить все до основанья. Я нажимаю, человек сопротивляется нажиму. Он нажимает в ответ, чтобы высвободиться. Теперь уже сопротивляюсь я. Иначе остается сломаться — или уйти от греха. Это тоже предусмотрено — меня догонят и начнут объяснять, что вот уходить-то я не имею права. Будут просить, чтобы я осталась, будут брать на болевой прием; милости захотят, но и от жертвы не откажутся.
Не уходи, побудь. Я здесь. Что дальше? Давай поговорим. Хорошо. О чем? О чем ты захочешь. Да что об этом говорить. Как хочешь. Только побудь рядом. Хорошо. Плохо мне, плохо. Бедный мой. И голова болит. Бедный. Сделать тебе массаж головы? Спасибо. Так хорошо. А на душе плохо. Бедный, я понимаю. Тогда почему ты не хочешь со мной поговорить. Да я хочу, но не знаю о чем. О том, о чем бы я хотела, ты и сам говорить не хочешь. Да, не хочу. Все уже переговорено, все позиции выяснены. Как хочешь. Ну, я пошла. Нет. Останься. Хорошо, останусь, как хочешь. Неужели ты осталась только потому, что я просил? Но ты же просил, я сделала, чего же ты еще хочешь? Ах, ты не понимаещь, чего я хочу. Тогда можешь идти. Хорошо, как скажешь. Нет, не уходи. Не имеешь права. Если я пойду кривой дорожкой, собьюсь с пути истинного, умру, покончу с собой, погибну при жизни — во всем будешь виновата ты. Виновато будет то, что ты ушла, не имея ни права, ни совести.
Сначала — останься. Потом — дай жалости и милости. Потом — просто дай. Дай. Дай.
Сам-то — хоть бы раз отдал себя. Хоть бы раз пожалел, послушал, вник, не говорил сам. Погладил бы по голове. Да так, чтобы в глазах его не высветилось тут же — желание дальнейшей койки. Забыл бы о себе. Совсем. На целых 15 минут.
Нет, но он говорит: “Возьми”. “На”. Деньги, когда есть (редко). Стакан воды. Валокордин — когда сам же и доведет.
На.
Как собаке.
Из-ме-нить... Вот еще странное выражение: описывает несуществующее. Изменить, то есть, любя, имея любимого в сердце, связаться с другим, вложив его в уже полное сердце, — крайне трудно. Уплотнять, расширять (с риском, что шарик лопнет), добавлять к сложной и тяжелой спутанности по рукам и ногам твоего естества с чужим — еще такую же сложность и тяжесть... Не для уставшего человека. Как правило, взрослый мужчина так много на себя и не берет. Не изменяет — потому что некому изменять. Давно и прочно выдвинув ту, с которой живешь, из центра сердца на край (где привычка и привязанность), освобождаешь его для другой.
Можно еще — не сопротивляться и не уходить: “следовать естественному ходу вещей”. Я перепробовала, кажется, все; значит, пробовала и это. Тогда я говорила себе: если впрямь любишь, предоставь ему идти, куда его влечет свободный ум, и будь с ним до тех пор, пока сможешь вытерпеть. Может быть, ты успеешь: путь сам приведет его к точке об-ращения, поворота д о того, как ты больше не выдержишь.
Возможно, кому-то повезло дождаться. Искренно рада за нее.
Я дожидалась, предоставив вещи своему естественному ходу, всегда одного: человек, оставаясь, казалось бы, рядом с тобой, на глазах, постепенно весь линял, на твоих глазах же, смывался куда-то, словно бы бесповоротно зайдя за угол; а вместе с ним уходила за угол и любовь к нему. Нет человека — нет и проблемы, сказал один великий и ужасный. Страшные слова; и в особенности страшны они тем, что совершенно правильны.