Флаг миноносца

Анненков Юлий Лазаревич

– Будь здоров! Я пошел.

– Меня зовут Кулешовым, - сказал танкист.
– Может, встретимся. Знаешь, гора с горой не сходится...

Через десять минут Сомин подошел к знакомой даче. Забор был повален. Глубокий снег покрывал дорожки и клумбы. Из сугробов выглядывала пухлая от снега спинка садовой скамейки.

"Посижу здесь немного и пойду назад", - решил Сомин. Чувство стыда и досады после того, как он испугался наших танков, мешало ему вспоминать и переживать прошлое. "И для чего я сюда пришел? Да еще и Земскову рассказал?"

Сомин хотел уже уходить,

но в окне второго этажа он заметил светлую щелку. Сомин помнил, что на даче жила постоянно старуха - сторожиха. Это была довольно неприветливая ворчливая особа, но она могла знать адрес. Решительно перешагнув поваленный заборчик, он подошел к двери и постучал. Так и есть - тетка тут. Старуха оказалась не из робкого десятка. Она сразу открыла и, увидев бойца, не стала задавать никаких вопросов. Сомин прошел за ней в маленькую комнату, где обычно занимался Константин Константинович. Теперь на письменном столе стояла рядом с бюстиком Гиппократа керосинка. В комнате было холодно и пахло картофельными очистками.

– Откуда родом?
– резко спросила старуха. Она была замотана в дырявый шерстяной платок, который когда-то, должно быть, считался белым. Огромные валенки затрудняли ее и без того не быструю поступь.

– Московский, - коротко ответил Сомин. Она не узнала его ни в лицо, ни по голосу.

– Родители живы?

– Должно быть, живы, а точно не знаю.

– Вот верно. Сейчас никто ничего не знает, - она продолжала свой допрос, накладывая на тарелку перловую кашу.
– Женатый?

– А кто у вас наверху живет?
– в свою очередь спросил Сомин.

– Тебе на что? Никто не живет. Замерз небось, - сказала она несколько более любезно.
– Выпить, наверно, хочешь. Все вы - одинаковые. Ну, годи. Сейчас, может, раздобуду.

Старуха вышла за дверь, с трудом передвигая пудовые валенки. "Скрывает что-то!" - подумал Сомин. Ему хотелось хоть на минуту заглянуть в комнату Марины. Там, наверно, поселился какой-нибудь командир. Неудобно!

Он все-таки поднялся ощупью по знакомой лестнице. Под лестницей старуха гремела бидонами и бормотала:

– Все усталые, безродные, злые. Со зла бог знает чего человек не натворит.

Сомин подошел к двери на втором этаже и уже хотел постучать, когда дверь отворилась сама. На пороге стояла Маринка с садовым фонарем в руках. Она узнала его мгновенно:

– Володя!

Он не успел ответить, как она уже втащила его в комнату и начала расстегивать тугие крючки полушубка.

В черном свитере, в платке, накинутом на плечи, Маринка казалась старше.

– Меня как-будто подтолкнул кто-то. Володенька, неужели это ты?
– Она стащила с него рукавицы, шапку, шинель.
– Ты моряк? Вот удивление! Ну, садись скорей, рассказывай. Кто тебе сказал, что я здесь?

Сомин все еще не верил в реальность этой встречи. Маринка выпустила оранжевый язычок из горелки фонаря. В комнате стало светлее. По ступенькам, кряхтя, поднялась старуха. Вид у нее был разгневанный:

– Тебя сюда нешто звали?
– накинулась она на Сомина.
– Чего ты здесь забыл?

– Глебовна!
–

воскликнула Маринка.
– Ты не узнала его? Это же Володя Сомин!

Старуха взмахнула толстыми ватными руками, как курица крыльями:

– Батюшки! Володя и есть. Что же ты сразу не сказался? А я-то, старая дура, не признала!

– Он, наверно, голоден, - шепнула ей Маринка.

– Иду, голубушка, иду, - старуха заторопилась, подобрав свою юбку. Володя и Маринка снова остались одни.

Утром - первый в жизни бой, а сейчас эта невероятная встреча. Только что - тревожный зимний лес, и тут же Маринка - ее глаза, ее руки. Все это было похоже на сон.

Маринка забрасывала его вопросами. Но Володя все еще не мог прийти в себя. Ему казалось, что произошло чудо. В действительности все было очень просто. Когда Ирина Васильевна и Маринка вернулись из Куйбышева, Константин Константинович уже уехал на фронт. После первой же бомбежки Ирина Васильевна перебралась на дачу. Она была убеждена, что за месяц полтора фашистов разобьют, но вышло иначе. Фронт, стремительно продвигаясь вперед, подошел на расстояние в несколько десятков километров. Уехать обратно в город Ирина Васильевна не могла. У нее обострилась старая болезнь - хроническое воспаление спинного мозга. К этому времени Мединститут эвакуировался в Среднюю Азию. Маринка не решилась оставить больную мать. Так оказалась она на подмосковной даче в прифронтовой полосе.

Не отпуская Володину руку, Маринка долго рассказывала ему, как тоскливо и одиноко ей на этой даче с больной матерью. Что будет, если немцы придут сюда? Перевезти Ирину Васильевну в город - невозможно. Нужна специальная машина. В грузовике или на повозке ее везти нельзя, да и повозку сейчас не достанешь.

– Я все о себе и о себе, - спохватилась Маринка.
– Лучше ты рассказывай. Нет - раньше ешь, - она пододвинула ему тарелку щей и большую рюмку водки.

– А ты, Мариночка?

– Я уже ела. Кушай, Володя, и рассказывай.

От тепла и от водки, от того, что Маринка сидела рядом с ним, Сомин почувствовал необычайный прилив энергии. Он лихо выпил вторую рюмку и, не закусывая, начал рассказывать о моряках лидера "Ростов", о своих новых друзьях, которые все, как один, герои. Ему хотелось самому быть героем в глазах Маринки, чтобы волновалась и тревожилась за него, чтобы считала его своим защитником.

Сомин снова и снова возвращался к сегодняшнему утреннему эпизоду, и теперь ему уже начинало казаться, что он участвовал в большом сражении, исход которого имел самое непосредственное отношение к судьбе Маринки.

– Может быть, хватит, Володя?
– спросила Маринка, отодвигая от него пустую рюмку.

Сомин пожал плечами, будто хотел сказать, что для моряка такая рюмочка - сущая безделица. Его щеки покраснели, голос стал громким, руки двигались сами собой, дополняя рассказ, который обрастал все новыми и новыми подробностями.

Маринка куда-то исчезла, потом возвратилась с подушкой и одеялом.

– Я тебе постелю здесь, Володя, а сама буду спать внизу с мамой и Глебовной. Они уже спят.