Флаг миноносца

Анненков Юлий Лазаревич

– Черная форма размаскирует нас!
– горячо уверял Будаков. Это было правильно. Арсеньев и Яновский скрепя сердце разрешили выдать всем летнюю солдатскую форму. Бушлаты и бескозырки не отбирали. Они оставались как бы выходной формой. Все командиры по-прежнему ходили в мичманках, составлявших непредусмотренное никакими уставами сочетание с хлопчатобумажными гимнастерками. "Там будет видно!
– отмахивался Арсеньев от армейского интенданта.
– Начнутся бои, тогда посмотрим".

Именно в этой смешанной форме дивизион вышел на выполнение первой

боевой задачи на юге.

Рассвет застал батареи в степи. Боевые машины, врытые до половины в землю, были готовы к открытию огня. Расчеты отдыхали после работы. Всю ночь матросы рыли аппарели для машин и боезапаса, укрытия и ходы сообщения.

– Дождались!
– ворчал Шацкий.
– Из моряков стали землекопами!
– Его мозолистые ладони не впервые держали лопату. Кочегар почти не чувствовал усталости, в то время как многие другие лежали вповалку на росистой степной траве. Но Шацкому казалось унизительным рыться в земле.

– Пехота - ей положено. А наше дело: залп, и отдать швартовы, выбрать якорь!

Залп дали, когда совсем рассвело, но машины оставались в аппарелях. Лейтенант Рощин с наблюдательного пункта пехотного полка передал по телефону: "Снаряды легли точно. Комполка просит еще один залп".

После второго залпа появилась тройка "юнкерсов". Они шли прямо на дивизион, выстраиваясь на ходу в цепочку. Сомин не отрывал бинокля от самолетов. "Когда видишь врага и знаешь, как его поразить, - думал он, самая серьезная опасность не кажется очень страшной".

Головной "юнкерс" накренился на левое крыло и с воем пошел в пике. Расчеты боевых машин скрылись в укрытиях. Только зенитчики оставались на поверхности земли.

Сомин почувствовал сильное желание лечь плашмя на траву. Ему хотелось стать плоским, как лист бумаги. Он сделал над собой усилие, взглянул на Земскова. Лейтенант стоял во весь рост, высоко подняв руку:

– По пикирующему - огонь!

Дружно заработали все три автоматические пушки. Трассирующие снаряды прочертили воздух. В это время из самолета вывалилось несколько черных комочков. Они были видны только какую-то долю секунды. Когда загрохотали разрывы, Сомин вздохнул с облегчением. Бомбы легли далеко позади.

Второй самолет спикировал левее огневых позиций, но вместо того, чтобы устремиться снова вверх, он окутался дымом и почти отвесно упал на землю. Черно-багровый костер взметнулся на том месте, где самолет врезался в степь. Третий "юнкерс" отвернул и ушел, сбросив бомбы куда попало. Земсков и его бойцы с удивлением наблюдали эту сцену.

– Что за номер?
– сказал Сомин. Он снял каску и вытер ладонью холодный пот со лба.
– Ведь мы сейчас не стреляли.

– Мы здесь не одни, - ответил Земсков.

Дивизион уже вытягивался на дорогу. Машины Сомина и Клименко, как обычно, встали в хвост колонны. Земсков вскочил на подножку. Когда они проехали метров сто, лейтенант тронул Сомина за плечо:

– Видал, Володя, как нужно стрелять? Вот кто сбил "юнкерса"!

У самой дороги торчал из глубокой аппарели

тонкий ствол с небольшим раструбом. Это было такое же 37-миллиметровое орудие ПВО - ПТО, какие были у моряков, но только не на машине, а прицепное. У орудия стоял горбоносый темнокожий человек с орденом Красного Знамени на гимнастерке. Он помахал пилоткой и крикнул:

– Заезжай в гости, товарищ моряк!

Дивизион остановился неподалеку. После ужина, когда стемнело, Сомин сказал Клименко:

– А что, сходим к тому зенитчику?

Клименко - младший командир срочной службы - всегда слегка подтрунивал над Соминым.

– Чего я там не видел?
– сказал он, пожимая плечами.
– Пушка обыкновенная и елдаш обыкновенный. Тебе, конечно, в новинку сбитый самолет.

– А тебе не в новинку? И не все ли равно - русский ли он или, как ты говоришь, "елдаш"?

Клименко пожал плечами. Он тоже не сбил в жизни ни одного самолета, но самодовольная ограниченность службиста, который считает, что он добился очень многого, возвысившись на две ступеньки над равными себе, не позволяла ему восхищаться теми, кто не выше его по положению в армии.

– Елдаш есть елдаш, - глубокомысленно заметил Клименко, - послужишь с мое, тогда узнаешь. А самолет - дело случайное. Подвезло ему - значит попал.

– Не везенье, а уменье!
– сердито сказал Белкин.
– Разрешите мне пойти с вами, товарищ сержант?

Сомин пошел с Белкиным. Лейтенант охотно отпустил их.

Командир орудия очень обрадовался гостям. Это был средних лет азербайджанец, говорливый, шумный, стремительный, с быстрыми и точными движениями темных рук. Ахмат Гаджиев имел уже на своем счету одиннадцать самолетов. Восемь из них были сбиты при пикировании. Сегодня он сбил двенадцатый самолет.

– Пикировщик - хорошо!
– говорил Гаджиев, усаживая Сомина на устланную травой ступеньку окопчика.
– Фашист видел зенитчика. Думает сейчас его уничтожим. Зенитчик испугается, - Гаджиев забавно скорчился, закрывая лицо руками, - забудет стрелять, а мы, как молния, упадем, шарахнем ему бомба прямо в морда. Да?

– Конечно!
– смеялся Сомин.
– Именно так он думает.

Гаджиев вскочил, и лицо его сразу стало злым и напряженным:

– Пускай думает! Смотри сюда. Сам садись за штурвал! Сам обязательно! Ни на секунда не выпускай из коллиматор! Упреждение не надо, курс не надо, скорость не надо...

– А что надо?

– Крепкий нервы надо, верный глаз, как у горный орел - вот что надо! "Юнкерс" свистел, пугал, прямо на нас летел, а ты сидел как сталь - ты и штурвал, больше ничего. Вот вошел в пике, - Гаджиев показал рукой, как входит в пике самолет, - сейчас бомба пускать будет. Уже нога на педаль держит. Да? А ты тоже держи нога на педаль и как раз нажимай раньше, чем он. Только не спеши! Близко подпускай. В тот самый секунд, как ему надо бомбы бросать, выходить из пике, - он показал рукой, как самолет выходит из пике, - сбивай его к чертовой матери, матрос!