Флаг миноносца
Шрифт:
Арсеньев не стал терять времени. Батарея Сотника зашла за насыпь, поросшую травой. Вдоль откоса белыми камешками было выложено: "Уберем..." - следующие слова вместе с дерном начисто смел разрыв снаряда, обнаживший желтое нутро насыпи. Дальше снова шли буквы: "...в срок, без потерь". Вероятно, посередине было написано: "богатый урожай", но Яновский прочел надпись по-своему:
– Смотрите, товарищи, что написано: "Уберем фашистские танки в срок, без потерь".
Усталые бойцы смеялись. Комбат Сотник - желтолицый, с четко проступившими морщинами - взглянул
– Главное - в срок!
– проговорил он и кряхтя полез на насыпь, чтобы наблюдать за танками.
– И без потерь!
– твердо повторил Яновский.
– У нас еще много дел впереди.
Потерь на сей раз действительно не было. После нескольких залпов, которые дал дивизион, танки пошли в обход.
"Теперь бы снова перерезать им дорогу!" - подумал Арсеньев. Но снарядов было уже мало. Люди валились с ног от усталости, и надо было подумать об отдыхе.
Солнце уже опускалось, когда Арсеньев привел свой дивизион в колхоз "Сеятель". Издали главная усадьба казалась кудрявым зеленым островом в степи. Среди деревьев белели стены добротных каменных построек. Ветряной двигатель подымал свою круглую голову над красной черепицей. Чуть поодаль выстроились веселые домики - белые, голубые, розовые. В лучах заката золотились оконные стекла.
– Хорошо!
– сказал Бодров.
– Сейчас славно бы баньку.
– Какая тут баня? Скорее спать, - возразил Ефимов, наводчик второй батареи.
– Вот примощусь тут под деревом, пока снова не заиграют тревогу.
Странное впечатление производила эта усадьба. Все было на месте. Ни одного сожженного дома, ни одной сломанной штахетины в заборе, а людей нет.
– Фу ты пропасть! Неужто никого нет?
– удивился Бодров.
– Немцам, что ли, они оставили всю благодать?
Матросы разбрелись кто куда. Сомин с Белкиным вошли в просторный коровник. В стойлах было пусто. Из крана гулко капала вода в эмалированную раковину.
– Смотри, в каждом стойле поилка. Вот толково!
– Белкин нажал ногой на клапан в глубине поилки, и из-под его сапога брызнули прозрачные струйки.
– Понимаешь, как ловко! Захочет корова пить, ткнется мордой - и вода идет. У нас в Калининской области таких и не видели. А это - кабинка для дежурной доярки. И шкафчик с аптечкой есть!
– восхищался Белкин. Он забыл в этот момент о том, что все это образцовое хозяйство будет сожжено, раздавлено гусеницами, разворочено снарядами и останется на месте зеленого острова только дымное пепелище.
Из коровника они прошли на птицеферму. Здесь тоже не было людей. Сетчатые, выкрашенные зеленой краской вольеры стояли распахнутыми. Легчайший белый пух носился в воздухе. А в кустах и на дорожках кудахтали белоснежные леггорны. Их было множество - сотни, а может быть, тысячи. Куры не боялись людей. Наоборот, они сбегались шумными стайками, увидев человека.
– Есть хотят!
– сказал Белкин. Он нагнулся, чтобы поднять важного красноглазого петуха, но тут же махнул рукой и выругался длинно и нецензурно.
Сомин знал, что
– Пойдем, сержант. Не могу я на это смотреть, - сказал боец.
Они прошли мимо пчелиного городка. Ульи стояли под яблонями, на которых уже висели твердые зеленые плоды. Вернувшись на орудие, Сомин увидел, что его бойцы развели костер. Над костром в ведре клокотало и подпрыгивало что-то белое. Он наклонился над ведром;
– Яйца! Откуда вы взяли?
– Тут их сотни!
– сказал Писарчук.
– И мед есть - сколько хочешь.
– Кто же вам позволил брать?
– А у кого спрашивать?
– ответил Лавриненко.
– Хозяева драпанули, значит все наше.
Сомину было противно с ним спорить. Он наскоро поел и пошел разыскивать капитана Ропака - начальника боепитания дивизиона, потому что на орудии оставалось мало снарядов.
Проходя через знакомую уже птицеферму, Сомин увидел босоногую загорелую девушку лет семнадцати, которая сидела на траве и кормила хлебными крошками большого петуха-леггорна.
Девушка чем-то напомнила Сомину Маринку. Такие же светлые, выгоревшие от солнца волосы. Пожалуй, больше ничего общего, а все-таки похожа... Кроме нее, Сомин не видел здесь никого из колхозников.
– Здравствуйте, - сказала девушка. Она поднялась и оправила юбку.
– Почему вы здесь?
– спросил Сомин.
– Ведь ваши все ушли.
– Ушли, - грустно кивнула она.
– А я осталась. Птицу жалко. Столько к ней приложено работы!
– Сами вы птица!
– рассердился Сомин.
– Скоро сюда придут немцы, а вы возитесь.
Лицо девушки преобразилось, полные губы сжались, брови нахмурились;
– Без вас знаю. Драпаете, как зайцы, и еще учите!
Что он мог ей ответить? Девушка внезапно пожалела о своих резких словах. Она посмотрела на повязку на руке Сомина:
– Вам больно?
Он отрицательно покачал головой и повернулся, чтобы уйти.
– Молока хотите?
– Мне ничего не надо, - сказал Сомин.
– А вот с вами как быть?
Девушка тяжело вздохнула:
– Будь, что будет. Батька у меня помирает. Не могу же я его бросить! Обещали прислать подводу, только, наверно, обманут. Не до меня.
"Вот и она, как Маринка, - подумал Сомин.
– Точно такое же положение. Как нарочно. А чем ей помочь?"
По дорожке гусак вел домой с озерца свою крикливую ораву.
– Это тоже ваши воспитанники?
– спросил Сомин, чтобы что-нибудь сказать.
– Мои. Они на выставке были в Москве. И я с ними. А теперь все достанется немцам.
Она вдруг обняла Сомина и зарыдала:
– И я тоже останусь немцам, я тоже, как эти гуски. Все - им...
Теперь Сомин сам чуть не плакал. Чем он мог помочь этой девушке, оставленной на произвол врага? Чем помочь ее умирающему отцу? Даже своей родной Маринке он не помог, а только обидел ее.
– Я пойду, - сказала девушка.
– Будьте вы целы и невредимы. Чтоб ваша любимая вас дождалась!