Флердоранж – аромат траура

Степанова Татьяна Юрьевна

Долорес Дмитриевна шепотом делает замечания – Валя Журавлев отмахивается от нее, огрызается. Они с Изумрудовым сидят за столом напротив Мещерского. Он видит: в отличие от прочих застолий сейчас ребята пьют наравне со всеми. Даже больше, чем все остальные.

– За успех предприятия! – Валя Журавлев чокается с Малявиным, Салтыковым. На его щеках алеют пятна румянца – от шампанского. Он сильно взволнован. Его буквально распирает. Речь его от вина уже немного несвязна. Жесты резки. Он толкает Изумрудова: ну а ты что? Давай пей!

Изумрудов тоже пьет шампанское – бокал

за бокалом. Ему предупредительно наливает сам Салтыков. Наклоняется, что-то спрашивает. Леша мотает головой. На его щеках нет румянца – он бледен. Но глаза тоже лихорадочно блестят. В них тревожное ожидание и вызов. И какая-то запоздалая растерянность, очень похожая на сожаление…

– Сергей, вы со мной не чокнулись за успех предприятия! – Журавлев через стол тянется к Мещерскому. Расплескивает вино на скатерть.

– За то, чтобы заговоренный, овеянный тайнами бестужевский клад наконец-то был найден, – Мещерский произносит свой тост громко. – Ура!

За столом повисает мгновенная пауза. Потом все опять говорят, перебивая друг друга:

– Не стоит раньше времени забегать вперед. Там внизу может быть всего несколько кем-то когда-то оброненных золотых монет. Техника ведь не определяет количества находок! (Долорес Дмитриевна.)

– Насчет воды все надо хорошенько проверить (Малявин).

– Проверим, мы все обязательно проверим, дорогие мои друзья! (Салтыков.)

– Мне кажется – мы ждали этого с того самого дня, когда впервые переступили порог Лесного (Анна Лыкова).

И снова молчание за столом.

– Предлагаю выпить за здоровье того, кто первый обнаружил золото, сколько бы его там ни было, – Мещерский потянулся бокалом к Изумрудову. Тот сидел ссутулившись.

– Твое здоровье, Леша, – Салтыков улыбнулся, но улыбка у него вышла тревожной, виноватой. – За тебя, мой хороший. И… спасибо тебе большое. За все.

Леша Изумрудов медленно поднялся, отбросил светлую прядь со лба.

– Я рад, что так вышло. Что это я нашел, – сказал он. – А все остальное – ерунда и сказки. Это самое, о чем тут никто вслух не говорит, но все помнят. Я ни во что такое не верю. Не хочу и не верю, понятно? И ничего и никого не боюсь.

Он опустился на свое место, медленно выпил ледяное шампанское. Валя Журавлев завладел бутылкой из ведерка и тут же налил ему еще:

– Изумрудик, все ништяк. Давай выпей, и я с тобой.

– Валя, что ты себе позволяешь? – Долорес Дмитриевна приподнялась и хотела отнять у него бутылку. Но Валя ловко уклонился. Мещерский поймал его взгляд: в нем, как и у всех, была затаенная тревога. Но вместе с тем и радость – подогретая вином, сумасшедшая мальчишеская радость, граничащая с полной эйфорией.

На ночлег начали устраиваться поздно. Было уже далеко за полночь. Разоренный стол так и остался неубранным: недопитые бокалы, крошки на скатерти, апельсиновые корки, растаявший лед в мельхиоровом ведерке.

– Денис Григорьевич, я вас положу на диване в кабинете. Анечка, а вы ляжете в гостиной, тоже на диване, хорошо? – хлопотала усталая Долорес Дмитриевна.

То, что Анна осталась в Лесном, Мещерского не удивило: а кто бы уехал в такой ситуации?

Кто бы пожертвовал своим любопытством ради каких-то там условностей? Доктор Волков, правда, убрался восвояси – но ему ничего другого не оставалось. Он был чужой, гость незваный и назойливый. Анну же, как было известно Мещерскому, пригласил сам Салтыков. Точнее, он не посмел возражать, когда она заявила, что хочет его видеть. Анна ко всему была еще и бездомной, бесприютной. Судя по всему, она так до сих пор и не переступала порога своей квартиры.

– Ну как, Аня? У тебя все хорошо? Может быть, я могу тебе чем-то помочь? – За весь этот длинный, полный событий день это было первое, что удалось Мещерскому сказать ей.

Они были в гостиной. Анна держала в руках комплект чистого постельного белья.

– Сережа, – она дотронулась до его плеча.

– Что?

– Ты считаешь… мы и правда там завтра что-то найдем?

– Я не знаю, Аня. Все зависит от удачи, от расположения звезд на небе. Может быть.

– Господи, хоть бы этого не было, – Анна покачала головой. – Я отчего-то совсем этого не хочу, Сережа. Есть чудеса, которые только пугают, влекут за собой беды и несчастья. Я так этого боюсь.

– Где Иван? Ты не знаешь?

Она снова покачала головой – не знаю.

– Он что, тебе даже не звонит?

– Он… мне не звонит. Сережа, он… Мне кажется, он болен. Серьезно болен, он словно с ума сошел.

– Секретничаете? Я вам не помешал? – спросил, входя в гостиную, Салтыков.

– Сергей, вы не против, если я устрою вас здесь внизу, в бильярдной, на диване? – спросила, заглядывая в комнату вслед за ним, Долорес Дмитриевна.

– А на втором этаже не найдется свободной комнаты? – спросил Мещерский. Он помнил еще с прошлых посещений Лесного: Леша Изумрудов обитает на втором этаже. Надо расположиться как можно ближе к нему.

– Конечно, найдется, только там неудобно – холодно, особенно по утрам. Отопление еще не совсем отрегулировано, – сказала Долорес Дмитриевна, смотря на Салтыкова. – Здесь, внизу, вам будет гораздо теплее. Держите чистое полотенце. Ванная, душ – вы помните где. Располагайтесь, спокойной ночи.

В бильярдной стоял бильярдный стол, кресла и широкий кожаный диван. Мещерский прикрыл дверь, подошел к окну, отодвинул штору: ночь, темень непроглядная. Капли дождя на стекле. Он дотронулся до стекла – если кто-то захочет проникнуть этой ночью в дом, то…

Он вглядывался в ночь. Никита, Катя и этот молодой капитан – начальник местной милиции Кулешов – все они хором обещали ему: все будет под контролем, под прикрытием. Где же это прикрытие, этот колпак, этот спецназ – штурмовая команда? Неужели они там, в парке, под открытым небом, ютятся в засаде, промокшие как мыши?

Он выключил свет, включил, снова выключил, давая знак прикрытию: я здесь, на первом этаже, в бильярдной. Прилег, не раздеваясь, на диван.

Постепенно все в доме стихло. Мещерский повернулся на бок. Нет, нет, спать не придется всю долгую ночь. Какой уж тут сон, когда вы на посту, когда вам доверено такое важное дело? Он смотрел в темноту, прислушивался, ждал.