Флэшмен в Большой игре
Шрифт:
«Я запомнил тебя, парень, — подумал я, — и настанет день, когда тебя схватят и наславу выпорют». (Что я и сделал, когда возникла возможность.) Я никогда еще не был так зол — этот негодяй, зачатый в помойной канаве Уайтчепела, посмел наступить мне на ногу! Стоит сказать, что если бы двумя месяцами раньше он сделал бы то же самое с каким-то туземным солдатом, я бы и глазом не моргнул — да и теперь, наверное, тоже: эти черномазые понимают только пинки. Но я — совсем другое дело и должен вам сказать, что чувствовал я себя после этого препаршиво, так как не мог отплатить этой свинье той же монетой. Так что старый Сардул во многом был прав. Британцы теперь не испытывали к туземным солдатам того уважения, как в мои юные годы; возможно, мы тоже раздавали черномазым затрещины и пинки (помню, я и сам это делал), но все же к сипаям относились получше, чем к остальным.
Сомневаюсь
— У заминдара [111]было два сына. Это был сумасшедший заминдар, поскольку он еще при своей жизни отдал младшему его часть наследства. Несомненно, ему пришлось занять для этого денег у ростовщика. Конечно, младший сын потратил все, кувыркаясь со шлюхами на базаре и без меры потребляя шераб. [112]А когда деньги закончились, он вернулся домой, а его отец выбежал встретить его, так как был очень рад — одному Богу известно, почему. И в глупости своей, этот сумасшедший отец убил свою единственную корову — он, очевидно, не был индусом — и они праздновали, поедая ее мясо. А старшему сыну, который был очень ответственным и оставался дома, стало завидно — не могу сказать, почему — разве что корова составляла его часть наследства? Но отец, который не любил старшего сына, отругал его. Эта история была рассказана Иисусом евреям, и если вы поверите в нее, то не попадете в рай, а вместо этого воссядете по правую руку английского лорда Бога-сагиба, который живет в Калькутте. И там вы будете играть на музыкальных инструментах по приказу Сиркара. Парад — р-разойдись!
Не знаю, когда мне еще более пришлось устыдиться моей церкви и моей страны. Я не более религиозен, нежели любой человек — то есть я соблюдаю все внешние приличия и по праздничным дням читаю вслух заповеди Господни, потому что этого ожидают от меня мои арендаторы — но я никогда не был таким дураком, чтобы путать религию с верой в Бога. Многие священнослужители вроде этого невыразимого Рейнольдса поступают неправильно — и самоуверенно остаются слепыми ко всему тому злу, которое могут нанести. Этот идиот был так упоен своими проповедями, что просто не мог понять, каким он выглядит дурно-воспитанным и агрессивным. Полагаю, он считал индусов высоких каст упрямыми детьми или пьяными уличными торговцами — грешными и недалекими, но вполне созревшими для стези спасения, если только он укажет им путь. Он стоял, со своим елейным жирным лицом и поросячьми глазками, благословляя нас с пеной у рта, в то время как мусульмане едва сдерживали смех, а индусы — просто кипели от возмущения. Лично я бы нашел все это забавным, если бы не мысль, что все эти безответственные христианские подвижники только осложняют проблемы для армии и Компании, у которых и без того хватает работы. Все это было глупо и абсолютно не нужно — ведь всех этих языческих суеверий, несмотря на их кажущуюся бессмысленность, все же было достаточно для того, чтобы держать это отребье в узде — а для чего же еще нужна религия?
Тем не менее подобные дикие попытки спасти души индийцев предпринимались не только в Мируте, но и во многих других местах, в зависимости от религиозного пыла местных командиров и, по моему мнению, стали основной причиной последовавших волнений. [XVIII*] Я не одобрял этого — но не мог ничего с этим поделать. Кроме того, были и более важные вещи, которым мне следовало уделять внимание.
Через несколько дней после парада на майдане было устроено место для состязаний — гимхана,а я должен был выступать от разведчиков в соревнованиях по незабази. [113]Помимо моих успехов в освоении языков и любовных приключениях, кавалерийское дело было моим единственным достоинством, а владеть пикой меня еще раньше здорово научил Мухаммед Икбал, так что неудивительно, что я собрал больше всего колец и собрал бы еще больше, если бы подо мной был более известный мне скакун и если бы моя пика не
— Шабаш, совар, — сказал Кровавый Билли, — где ты научился так владеть пикой?
— В пешаварской долине, хузур, — почтительно ответил я.
— В кавалерии Компании? — поинтересовался он и я сказал, что нет, в пешаварской полиции.
— Я и не знал, что у них там когда-то служили уланы, — смеясь сказал ему на ухо по-английски Кармайкл-Смит, стоявший неподалеку.
— Не более, чем сейчас, сэр. Полагаю, тут более щекотливое дело — как я заметил, эта пташка поет, что никогда раньше не служил Сиркару, но у него же на лбу написано, что он — Проводник. Я бы не удивился, если бы он оказался риссалдаром— ну или, по меньшей мере, хавилдаром.Но мы не задаем неудобных вопросов, не так ли? В любом случае — он чертовски хороший рекрут.
— А-а, — протянул Хьюитт, улыбаясь (он был жирным старым болтуном), — ну, тогда не о чем и говорить.
Я как раз отдавал ему честь, когда налетел легкий порыв ветра, который подхватил лежащие перед ним бумаги и бросил их под копыта моему пони. Как заправский подхалим, я спрыгнул с седла, собрал их и, машинально, положил на стол, придавив сверху чернильницей — обычная, заурядная вещь — но я услышал удивленный вскрик и, обернувшись, увидал Даффа Мейсона, одного из пехотных полковников, который с изумлением вытаращился на меня. Я пробормотал «Салам», отдал честь и через секунду оказался в седле. Тут за призом вызвали следующего солдата, но, поворачивая своего пони, я все еще видел Мейсона, который с озадаченной улыбкой смотрел мне вслед, говоря что-то стоящему рядом с ним офицеру.
«Ого, — насторожился я, — неужели он что-нибудь заметил?» Но я и не думал, что сделал что-либо, что могло бы выдать меня — до тех пор пока следующим утром риссалдарне вызвал меня из строя и не приказал срочно прибыть в штаб полковника Мейсона в британском лагере. Я отправился туда с упавшим сердцем, ломая голову над тем, что, ко всем чертям, я буду делать, если ему удастся раскусить мою маскировку.
— Маккарам-Хан, не так ли? — спросил Мейсон, когда я стал по стойке «смирно» на его веранде, проделав ритуал касания эфеса. Это был высокий, живой, жилистый малый, с острыми глазками, которыми он ощупывал меня. — Хазанзай, полицейский из Пешавара, всего несколько недель на военной службе?
Он хорошо говорил на урду, а значит, был смышленее остальных офицеров, так что в животе у меня тревожно заныло.
— Ну, что ж, Маккарам, — сказал он почти нежно, — я не верю тебе, да и твой полковник тоже. Ты — старый солдат, ты так ездишь верхом, у тебя особая осанка и более того — тебе приходилось командовать. Не перебивай меня! Никто не пытается заманить тебя в ловушку или выяснять, сколько глоток ты перерезал в свое время в Хайбере — мне это неинтересно. Сегодня ты здесь — обычный совар,но при этом совар,который так ловко собирает бумаги, что можно подумать — ему подавали их на подпись так же часто, как и мне. Несколько необычно для пуштуна — даже если он повидал службу, не так ли?
— В полиции, хузур, — произнес я деревянным голосом, — много китабов [114]и бумаг.
— Конечно, конечно, — закивал головой он и вдруг добавил, плавно перейдя на английский: — А что там у тебя на правой руке?
Я и глазом не повел, но моя рука непроизвольно вздрогнула и Мейсон, рассмеявшись, откинулся на стуле, очень довольный собой.
— Я сообразил, что ты понимаешь по-английски, когда командующий говорил перед тобой с вашим полковником, — наконец пояснил он. — У тебя это было видно по глазам. Ладно, не волнуйся — все это к лучшему. Однако смотри, Маккарам-Хан — что бы ты ни натворил, кем бы ты ни был, стоит ли хоронить себя заживо рядовым в туземном пултане? [115]У тебя есть знания и опыт — так почему бы не использовать их? Сколько тебе придется служить в твоем нынешнем качестве, чтобы стать субедаром [116]или даже хавилдаром?Двадцать-тридцать лет службы. Вот что я тебе скажу — ты можешь сделать кое-что получше.