Флейтистка на часовом холме

Гримберг Фаина Леонтьевна

Эту женщину, ка Иси, мать Териаги Лазара, привезли больную к родственникам в Шехе, Лазар был близорукий, воинскую повинность не отбывал, учился в коммерческом училище и жил у своих этих родственников…

Марина испугалась сильного плохого запаха и остановилась на пороге… Вдруг ага Лазо, чуть пригнувшись, рванулся в комнату и упал на колени перед кроватью. Он уронил лицо в изножье и заплакал глухо, прерывисто и громко… Марина никогда не видела его плачущим… Вдруг она почувствовала стыд, потому что она всегда думала только о себе и чувствовала только себя… Стыдно!… Но тотчас, сама не знала, почему она так делает, подбежала к этой плохо пахнущей женщине и напряженно вскинула над ней свои ручки, тонкие, вытянула… Это было тяжело, она первый раз в жизни испытывала такое напряжение… Женщина открыла глаза и выговорила слабо и с трудом «Ла… зо…» так раздельно как-то… Юноша бросился было к матери, но отец удержал его за плечо… Ага Лазо поднял голову… Женщина смотрела на него с высокой подушки… После закрыла глаза… Марина опустила руки… она очень устала… Юноша так смотрел на нее горестно и бережно, и, кажется, он хотел погладить ее по голове и не решался… И она тогда поняла, что любит его, как ага Лазо любил эту женщину… Она была маленькая еще, пять лет, а ему — девятнадцать, этому Териаги Лазару… Но ведь и он любил ее! Правда!… Лазар и сейчас помнил, что тогда даже не видел ничего невозможного в том, чтобы жениться, когда она вырастет. Ведь нигде не было сказано, что нельзя жениться на Флейтистке!… Теперь ему казалось, что этого и вовсе не было, столько всего было с тех пор… Он поправлял ее детские рисунки. — Это трава? А черная почему? — Нет, это лужи после дождя! — А смотри, как я нарисую лужи… Больше похоже, правда!… Однажды он стоял в саду, наклонился к розовому кусту, прижал к груди цветок и не срывал… Он был весь на солнце… Высоко в небе пел большой жук… Лазар взял Марину за руку, подвел к этому кусту, и она вдохнула сильный и такой сладкий розовый запах… Ага Вахаб не любил, когда Лазар пел песни на болгарском языке. А Лазар знал много этих песенок, еще его мать покойная любила их. Однажды, когда

привезли уголь и носили ведрами в подвал, вдруг Лазар запел… Ага Вахаб подошел и ударил его по щеке… Ага Лазо сердито сказал, что так не надо делать. Тогда ага Вахаб стал со злостью говорить, что рока женятся на ком попало и кому попало отдают своих дочерей, и ростом сделались низкие, и могут и язык забыть… Ага Лазо махнул на него рукой и отошел… Марина несколько дней не хотела подходить к ага Вахабу… Но вот она осталась дома вдвоем с Лазаром… Лазар сидел на нижней ступеньке деревянной лесенки… Она подошла к нему и попросила, почему-то шепотом, — Пойте, пойте… Он запел, поднялся со ступеньки и стал под деревом и пел: «Кажи ми, ти знаеш ли да любиш? Да любиш да страдаш, кажи…» «Скажи, ты знаешь, как любить? Скажи, любить и страдать… Любить и страдать — тяжко, но еще тяжелее любить и страдать, когда любишь того, кто не любит тебя…» И ту песенку — про сушеных рыбок, которые приданое… Марина побежала по лесенке, чтобы увидеть, как будет возвращаться ага Вахаб… После вниз, после — опять вверх… И когда Лазар кончал песню, она кричала: Пойте!… Еще пойте!… Она раскраснелась… Так их и увидели ага Вахаб, ага Лазо и ка Алики, когда вернулись… Ага Вахаб ничего не сказал, молча ушел в дом… Марина почувствовала страшное смущение и тоже побежала в дом, сунулась головой в подушку на своей кровати… Ага Лазо тронул ее за плечо — Иди во двор, ага Вахаб разрешает Лазару петь… Марина вдруг громко заплакала… — И чего эта девочка хочет, не пойму, — сказала ка Алики… «Она хочет, — пришел ага Вахаб, — чтобы повторилось то, что уже прошло, чтобы Лазар пел без разрешения, а она бы бегала по лестнице. А то, что прошло, не повторяется!»… Ага Лазо пошел наверх, присел на перила лесенки и запел громко шехинскую песню: Плачь, любимая… и я буду плакать… О-о! Аман… Аман… буду плакать!… Ага Вахаб и Лазар как-то подхватили сразу и еще какие-то звучные мужские голоса откликнулись с других дворов… И вдруг Марина почувствовала, что чего-то совсем не будет в ее жизни… И первый раз в жизни она заплакала тихо-тихо, только чтобы мокрые слезы лились по щекам…

Ей было уже почти шесть лет, когда справили обряд показа Флейтистки людям. Какие были политические подоплеки, Марина и сейчас затруднилась бы определить… Это предложил Хайдар Мадайни, он тоже входил в этот круг друзей ага Лазо, но немного особняком держался… Они поехали в город Равана, где была церковь святой Марины… Одна лесная богиня сделала флейту — аулос и заиграла, подошла к реке и видит, какие щеки некрасивые надутые, и бросила аулос. А святая Марина подобрала и стала играть, потому что она хотела быть некрасивой, чтобы дьявол бу мора не соблазнял ее. Но играла она очень красиво… И все женщины стали играть вслед за ней… Ведь когда слушаешь аулос, обо всем забываешь!… Марину стали называть Алетризи — Флейтистка… Она полюбила воина Лазо, но у нее был обет девственницы и она не хотела его нарушать и становиться грязной!… Лазо не знал, что он — Фара, но ей небо открыло и она сказала ему. Тогда было разрушено царство Рокарья, но Лазо собрал войско, и врагов изгнал всех!… И стал править король Килит Стратиги. А бу мора услышал, как Марина играет, и прилетел, чтобы искушать, соблазнять ее… Он обещал, что все будут восхищаться ее игрой на аулосе и ее красотой, что ее будут любить, что у нее будут дети и богатство! Но Марина все отвергла, только попросила у неба, чтобы ее любовь оставалась всегда чистой и бескорыстной, и чтобы небо простило ее за то, что она любит воина Лазо больше, чем своих родителей, которые ее растили и берегли… И на холме вдруг сама собой воздвиглась башня. На этой башне были часы такие странные, солнечные и лунные, только они показывали время не для всей страны Рокарья, не для целого мира, а свое время — для каждого отдельного человека!… И вот люди засомневались: а так ли нужны им страны все, и города, и золото и серебро, и битвы… Тогда зан (король) Килит приказал сломать башню Марины! Стали ломать башню, камень ударил Марину и она умерла… Перед смертью она сказала воину Лазо, что если он женится, у него будет только один ребенок, девочка, но таинственная и чудесная, и ее надо будет называть Алетризи — Флейтистка, в память о Марине! Но Лазо побоялся, чтобы родилась Флейтистка, и всю жизнь прожил один… Он тоже стал святым… А на холме много лет спустя построили церковь и назвали холм — Сахат тепе — Часовой холм… Эту легенду рассказал девочке Комадини Везат… Ночью она едва уснула в незнакомом доме, на незнакомой постели… Утром ка Алики стала одевать ее, надела красное платьице длинное, заплела косичку и вплела красную шелковую ленточку, белые чулочки надела и обула ножки в мягкие темные туфельки… Мать волновалась, целовала Марину порывисто и говорила мало… Хайдар Мадайни предложил ага Лазо надеть тот старинный костюм, но ага Лазо ответил, что его будут узнавать и в обычной одежде… Ага Вахаб довольно усмехнулся своим большим искалеченным ртом… Пришел Лазар, Марина стояла уже готовая, он нагнулся к ней — Ну, Марина! Ты выдержишь? Не заболит животик? — глаза его под светлыми стеклами очков темные были и смешливые… Она засмущалась, опустила головку, после снова вскинула и улыбнулась… — Какая ты хорошая и красивая, — сказал Лазар… — А вы, — спросила она его, — Будете со мной стоять на холме?… — Нет, нельзя! Но я проберусь к самому подножью, подниму руку, видишь как?… И буду смотреть на тебя и махать тебе рукой!…

Ага Лазо был в чистой белой рубашке и в черных брюках… Он нес Марину на руках по утренним прохладным улицам. Совсем не было видно женщин и девочек, только мужчины шли. И ка Алики не пошла… Ага Лазо объяснил, что когда Флейтистку в первый раз торжественно показывают, женщины не должны видеть ее. Громко кричали большие трубы… Отец поставил Марину на плечо и взбирался легкими шагами на Часовой холм… Толпа двигалась за ним… Вот отец встал на вершине, у старой церкви… Марина посмотрела вниз, быстро глянула, и увидела Лазара… Его толкали в толпе, но он закинул голову, смотрел на Марину, и она видела, или просто знала, что у него смешливые добрые глаза и впадинка на подбородке… Он поднял руку и замахал… Она всё повторяла про себя «Лазар… Лазар… Лазар…» Вслух или даже шепотом боялась сказать, ведь она сейчас была праздничное чудо для всех этих людей, она не могла обидеть их… И, чтобы не обидеть их, она боялась пошевелить губами, произнося имя того, которого любила!… Он стоял внизу, далеко от нее, толкали его, и она видела только его и слышала свой голос про себя — «Лазар… Лазар…»

Вскоре после этого все и случилось. Утром отец, как обычно, ушел в больницу. В полдень стало как-то тревожно, страшно. Послышались из соседних домов крики и громкий женский плач… Ка Алики куда-то побежала (после Марина узнала, что ка Алики бегала в больницу, узнать что с ага Лазо, и ей сказали, что за ним приехали на машине и увезли его, вежливые люди… В тот день были убиты все его друзья, один только Талё Хамази успел спастись…). Ага Вахаб стал собирать какую-то одежду в мешок… Прибежала ка Алики, стала о чем-то спорить с ага Вахабом… Ага Вахаб схватил на руки Марину, мать с криком потянула ее к себе… стало больно… Ага Вахаб вдруг отпустил девочку и быстро ушел, казалось, он был в отчаянии… Мать быстро повязала голову пестрым платком, так, чтобы половину лица прикрыть, схватила какой-то узел, схватила Марину за руку, после — на руки… И они побежали через пустые улицы… Было очень страшно… Марина закрыла глаза и чувствовала, как больно бьется сердце… После они уже шли в толпе… Машины тоже ехали… Марина не знала, что люди хотят перейти границу, чтобы спастись… Остановился большой грузовик, люди стали толкаться, кричать, залезать… Дверь в кабину открылась, высунулся Талё Хамази и звал ка Алики… Подножка была высокая, он сначала втащил Марину, после помог ее матери… Поехали… Стало очень жарко… Машины и люди сбились в кучу, потому что не пропускали… К их грузовику подъехала машина поменьше… Застучали… заговорили… Мать вылезла из кабины, слезла, взяла Марину… Понесла ее на руках к маленькой машине… Чуть подальше люди напирали, кричали… Вдруг страшно затрещало и запахло каким-то горячим, что ли, железом… Люди стали падать… Марина вырывалась из рук матери и кричала: «Нет!… Не-ет!… Где ага Лазо?… Не-ет!..» Горлу сразу стало очень больно… Было одно страшное желание, чтобы не убивали людей!. А это стреляли, это убивали!… Она увидела кровь и еще сильнее закричала… Вдруг перестали стрелять… Марина ощутила странную уверенность, охрипшим голосом она сказала кому-то из взрослых возле маленькой машины, чтобы ее поставили на крышу этой машины. Ее послушно подхватили под мышки и поставили… Она, маленькая худая девочка в пестром вылинявшем от стирки платьице, в ношенных сандаликах на босу ногу, вдруг приказала хрипло (она говорила с трудом, но с какой-то странной уверенностью): «Пропустите всех! Пока я смогу стоять, пропускайте!»… Она стояла, ножки вместе, вытянув напряженно ручки… Мать стояла рядом с машиной и плакала… Люди шли, ехали машины… Косичка расплелась, красная ленточка упала на землю… После стало темнеть… После совсем потемнело перед глазами, руки занемели, стало холодно ногам…

Она открыла глаза и поняла, что она — в чужом каком-то доме, на чужой постели… Ничего не кончилось!… На подушке засохла кровь, это у нее текла изо рта… Отец наклонялся над ней… — Ага Лазо, — тихонько сказала она. — Я стояла… Всех пропустили… Больше никого не убивали… Отец приподнял ее и осторожно прижал к груди…

Люди из машины сказали ка Алики, что отвезут ее к мужу. И действительно отвезли… За несколько дней Марина поправилась… Она, да и ее родители, не знали, что этот хороший дом в горах, такой благоустроенный, охраняется, потому что здесь — дель Позо… Марина увидела дель Позо, одного из самых богатых людей на этой планете, и, конечно, в нем не было ничего особо примечательного, лицо у него было в крупных морщинах, и сам — в каком-то вытянутом свитере, хотя мог бы себе сделать сто пластических операций и бог знает во что нарядиться… Дель Позо имел одну страсть — он коллекционировал всё, что касалось Фара и Флейтистки.

Его коллекции не было цены! И в Тавиластан он выехал, чтобы, воспользовавшись обстоятельствами, пополнить коллекцию… Ага Лазо и Марина не произвели на него особого впечатления. Ага Лазо был очень высокий, обычное приятное лицо, волосы черные — ежиком, глаза — немного округлые, лет ему, наверно, 35-ть… А Марина — просто маленькая девочка… Дель Позо прекрасно владел и лаганским и шехинским диалектом, Марина слышала, как он беседовал с ее отцом… Дель Позо спросил, согласен ли ага Лазо, что слово «Фара» происходит от греческого «хара» — «радость» и арабского «харрайр» — «радостный»… Ага Лазо ответил, что ему, нелингвисту, трудно судить… На вопрос, считает ли он себя наделенным какими-то удивительными свойствами, ответил, что в таких случаях речь может идти и о субъективных ощущениях, как его, так и тех, кто верит в эти его необычайные свойства… Кстати, разговор завелся о религии, и ага Лазо сказал, что для рока — безразлично — шиит, суннит, католик или православный, это всё — внешнее. Рока — теттис — цикады… Но особенно о теттис ага Лазо не разговорился, сказал только, что идеал — жить чисто, как насекомые… и что бывают — «цикады любви», вот они-то и поклоняются Фара, и «цикады старания», которые стремятся в идеале к аскезе… — Можно сказать, что «цикады любви» поклоняются мне, но сам я принадлежу к «цикадам старания», — ага Лазо усмехнулся, но натянуто немного… Впрочем, дель Позо не очень заинтересовался именно этой информацией; наверное, таких материалов у него было много… Дель Позо спросил, верит ли ага Лазо в то, что от Фара может родиться только один ребенок — Флейтистка… Ага Лазо чуть сдвинул брови и нахмурился, показывая, что это всё ему неприятно, затем сказал, что ни в строении своих внешних и внутренних половых органов, ни в сперме он никаких аномалий или особенностей необычных не нашел… Дель Позо показал ага Лазо ту самую книгу о наследственных заболеваниях Балканского ареала. Ага Лазо совсем смутился и сказал, что никакого синдрома под названием «аулетризм» не существует, это просто он, будучи студентом в Париже, немного дурачился, мистифицировал доверчивых авторов, обратившихся к нему за информацией… Марина осторожно глянула на страницу, там были фотографии каких-то голых людей, глаза у всех были закрыты черными полосочками… И Фотография ага Лазо, тоже с черной полосочкой на глазах, тоже без одежды, но Марина узнала его… Все были просто некрасивые голые и, наверное, больные люди, а отец был красивый… Теперь ему было стыдно своих юношеских дурачеств. Ка Алики тоже глянула на страницу и глаза ее блеснули… Человек какой-то, который был с дель Позо; может быть, его секретарь, сказал: «Что? Царь-жрец, а?…» Дель Позо пожевал губами и тоже что-то сказал о критских фресках… У Марины и ее отца взяли отпечатки пальцев и выяснилось, что это идентичные отпечатки, то есть отпечатки пальцев одного и того же человека! Дель Позо оживился, перестал вести беседы с ага Лазо, и теперь с отцом Марины беседовали другие люди и требовали от него, чтобы он подписал бумагу о том, что он отдает своего ребенка на воспитание, далее указывались имя и фамилия — итальянские — какого-то подставного или вовсе несуществующего человека… Зачем-то эта бумага нужна была дель Позо; в сущности, дель Позо просто покупал Марину, как живой экспонат для своей коллекции… Вероятно, он приобрел бы и ее отца, но то ли условия поставили невыполнимые, неприемлемые, то ли еще что… Ага Лазо был совсем беспомощным, не знал, что происходит в стране… Когда ему пригрозили, что Марину просто убьют, он всё подписал… Она уже узнала, что утром ее увезут… Целый вечер отец и мать говорили с ней… после — один отец… Она тихонько попросила прощения за то, что любит Териаги Лазара и, может быть, даже больше, чем отца… Отец гладил ее по головке теплой большой ладонью и тихо, с жаром говорил, учил, прощал ей все ее маленькие провинности, говорил все самые нежные слова… просил небо и Бога защитить ее… Утром ее накормили хорошим завтраком. Отец и мать были бодры, даже улыбались. На миг девочка подумала, что ее оставят, но отец понял ее мысли и сделал знак рукой — нет, нет… Мать надела на нее коричневую кофточку и завязала платочек под подбородком… поцеловала девочку… настороженно посмотрела на мужа… Ага Лазо улыбнулся дочери, обнял ее, развел руки… Незнакомая женщина взяла ее за руку и повела к двери… Марина не могла не обернуться… увидела, что отец поднялся и стоит распрямившись… Она впервые поняла, какой он высокий… Он рухнул на пол, звук удара затылка был страшный… он упал навзничь… она увидела, как странно и резко так забились на полу его руки, согнутые в локтях, большие… И страшный сдавленный крик… После, в больницах, она видела много эпилептических припадков… «Лазо!» — вскрикнула мать. Она, кажется, забыла о Марине… может быть, на миг… И Марина вскрикнула: «Скорей!» и потянула женщину за дверь… Было страшно…

Ее везли ночью на машине… Странные какие-то звуки — это был стук копыт… Может, пытались догнать, отбить?… Может, ага Вахаб?… Ага Вахаба никто больше никогда не видел, но Марина об этом не знала… Она не знала, что отец ее — дома, что его довезли до дороги, и дальше мать с ним едва добралась… Он заболел, работать уже не мог, удалось выхлопотать ему пенсию, маленькую, они с матерью кое-как существовали… Судьба Марины, кажется не интересовала никого, кроме ее близких… Пошли события реальные, сугубо практические, не до легенд о Флейтистке стало… Дель Позо сдержал свое обещание, посодействовал людям, продавшим ему девочку… как мог… Он многое мог, хотя и относился к законодательству с известным уважением… Газеты всего мира всплеснулись — «захват», «агрессия», «дележ», «кризис», «угроза мировой войны»!… Америка прилетела наводить порядок… Газеты захлебнулись и затихли… «Кризис» урегулировался, «дележ» состоялся, государство Тавиластан исчезло с карты… Выяснилось вдруг, что оно было «лоскутным», что никаких рока никогда не существовало, а просто были «исконные территории» разных государств, населенные «коренным населением», которое злонамеренно обозвали «рока»! Но вот, справедливость восстановлена!… Родной город Марины — Шехе был разделен на два города с разными названиями. Родителям ее еще повезло — часть города с их кварталом Аларья отошла к Турции. Другая часть, так вообще к Албании отошла!…

Лазар пришел к ее отцу, обещал найти ее… Вскоре ему удалось вырваться в Европу, нашел какую-то работу… Честно искал Марину, и не смог найти… Закрутилась его жизнь… После снова искал Марину, но причины уже иные были…

Марина снова жила в большом хорошем доме, но не знала, где она… Молодая женщина, которую звали Эльвира, занималась ею, ухаживала, купала, причесывала… Приходили учительницы, учили языкам… Уже подростком учили вокалу, у нее оказался хороший голос… После почему-то перестали… Никаких опытов над ней не проводили… Несколько раз приезжал дель Позо, еще с какими-то людьми, беседовал с Эльвирой… Марина отвечала на его вопросы, как она учится, хорошо ли ей, — коротко и утвердительно… На родном языке разговаривала с ней только Эльвира… Она ничего о своей воспитательнице не знала, не была привязана к ней… В зеркале видела, что она становится красивой, но никогда не думала о своем будущем, не представляла себя женщиной, матерью, женой… Часто думала, что очень хочет увидеть Лазара, смотреть на него… Книг было много, она много читала, но с героинями романов и рассказов никогда не отождествляла себя, не возникало такого желания… Когда ей было 19-ть лет, за ней приехали незнакомые люди, долго везли в закрытой машине, в купе поезда, самолетом… снова в машине… В каком-то доме передали ее людям, говорившим на незнакомом славянском языке. Это был болгарский, но она забыла… Эти люди отвезли ее в психиатрическую больницу… Там она пыталась всё объяснить на всех знакомых ей европейских языках, но никто ей не верил; очевидно, считали, что у нее какой-то систематизированный бред… К тому, что она говорила на европейских языках, отнеслись равнодушно… Называли ее — Марина Камбарова, что имело смысл, фамилия ее матери была — Камбэри… Постепенно позабыла все языки, которыми владела, научилась болгарскому, но на слух воспринимала плохо…

* * *

— Лазар, — сказала Марина тихо, — Вы не любите меня и уже не захотите жениться на мне… Я не поеду с вами… Ага Лазо простит меня… Я плохо поступаю… Я даже не очень хочу видеть ага Лазо и ка Алики… Я люблю вас больше, чем их… Но судьба и так наказала меня… Но… и милостива судьба… Мне здесь хорошо… со мной хорошо обращаются… Может быть, когда я все это говорю, я даже нарочно хочу сделать вам больно, даже в чем-то помешать вам… Это я очень плохо поступаю, я знаю… но судьба уже и так наказала меня… Я знаю, у вас свои планы… Я не всё в них понимаю… Да, наверное, вы и сами не всё понимаете в том, что происходит… Но я не хочу, чтобы для меня отсчитывалось то же самое время, что и для многих… Я всегда буду представлять себе, что вдруг когда-нибудь начнется время моё… для меня одной… Для каждого — своё… а не одно — для всех… Помните, конечно, эту легенду о Часовом холме… о Сахат тепе?…

— Какая у вас память, Марина! — мягко обронил он… Он уже давно научился слушать… не перебивать… внушать себе, что слова его собеседника — интересны… забывать о желании во что бы то ни стало высказать свои мысли… вникать в чужое… Он задумался, когда она замолчала, а он похвалил ее память… что ответить?… Многое из того, что она сказала, казалось ему просто словами, не имеющими отношения к реальным действиям, люди часто говорят такие слова; кажется это уже стало общепринятой условностью… — Марина!… Я действительно не могут жениться на вас! Простите, но я даже не думаю, что вам это понравилось бы — стать замужней женщиной. В этом много грязного, непривычного для вас… — Она покраснела и сама смутилась того, что краснеет… Он на секунду замолчал… и дальше: Я имею в виду не только физиологию, и даже совсем не физиологию, но бог с этим… Я говорю вам честно: я привыкну к вам и никогда вас не оставлю… Вы подумайте о том, как много вы значите для многих людей! И для меня!… Это касается и того, что вы сейчас назвали моими планами… У нас есть время (произнеся «время», он невольно улыбнулся)… Да, это не время Часового холма, отдельное, живое для каждого, это обычное время, время обыкновенных часовых механизмов… Но я буду говорить с вами… И я хочу надеяться…

Она сидела, горбясь, приподняла руку и потеребила кончик красной своей ленточки… улыбнулась виновато… — Знаете, Лазар… Однажды… я видела одно чудо!… Здесь… издали!… И, может быть, судьба еще будет милостива… и я еще увижу… Неужели только один раз мне был дан?… Может быть, вы мне поможете… Я вам расскажу… Мы еще будем говорить… Сейчас не могу… Очень много уже говорю… Устала так много говорить и думать напряженно…

— А я принес вам много фотографий… как обещал… Но, может быть, в другой раз… Вы устали… — Нет, нет! — она обрадовалась, — Сейчас покажите!…